Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне
Шрифт:
– Ах вот что, – Керн облегченно вздохнул. – Ты был болен. А теперь ты совсем выздоровел?
– Да, ты же видишь.
– И что ты делаешь, отец?
– Мне удалось устроиться здесь в одном месте.
– Тебя хорошо стерегут, – сказал Керн и улыбнулся.
Старик посмотрел на него так умоляюще и с такой мукой, что он оторопел.
– Тебе плохо, отец? – спросил он.
– Хорошо – плохо. Что значит для нас хорошо? Немного покоя: уже хорошо. Я чем-то занят: веду книги. Это немного. Но все же я работаю: в лавке, где продают уголь.
– Это великолепно. И сколько ты зарабатываешь?
– Ничего:
– Это уже кое-что. Завтра я зайду к тебе, отец.
– Да-да – или я зайду сюда еще раз.
– Но зачем тебе бегать? Я зайду обязательно.
– Людвиг, – старый Керн сглотнул слюну. – Лучше я приду сюда.
Керн посмотрел на него удивленно. И вдруг он все понял. Эта здоровая баба тогда, в дверях… Несколько мгновений его сердце било по ребрам, словно молот. Ему хотелось вскочить, схватить отца, убежать с ним прочь отсюда, он сразу вспомнил мать, Дрезден, тихие предобеденные часы, когда они были втроем, – но он увидел перед собой сломленного жизнью человека, его невыносимо униженный взгляд и подумал: конец! это все! Судорога отпустила его, и осталось только безграничное сострадание.
– Они меня два раза высылали, Людвиг. Я пробыл только один день, и они меня нашли. Они не сердились. Но они же не могут держать здесь всех нас. Я заболел; дождь шел не переставая. Воспаление легких с рецидивом. А потом… она выходила меня… иначе я бы погиб, Людвиг. И она желает мне добра.
– Конечно, отец, – сказал Керн спокойно.
– Я немного работаю. Я зарабатываю то, что стою. Это не так, как… ты понимаешь… не так. Но я не могу больше спать на скамейках и все время бояться, Людвиг.
– Я понимаю, отец.
Старик смотрел прямо перед собой.
– Я думаю иногда, что мама должна получить развод. Тогда она смогла бы вернуться в Германию.
– Ты бы хотел этого?
– Нет, не для меня. Ради нее. Ведь я же виноват во всем. Если она разведется, она сможет вернуться. Я виноват. И перед тобой тоже. Из-за меня у тебя нет больше родины.
Керну было невыносимо тяжело. Это уже не был его веселый энергичный отец, каким он знал его в Дрездене; это был трогательный пожилой беспомощный человек, близкий родственник, раздавленный жизнью. В замешательстве Керн встал и сделал то, чего никогда еще не делал. Он обнял отца за узкие старые плечи и поцеловал.
– Ты понимаешь, Людвиг? – едва слышно спросил Зигмунд Керн.
– Да, отец. Ты здесь ни при чем. Совершенно ни при чем. – Он нежно похлопал ладонью по костлявым пальцам, отводя взгляд за спину отца, на картинку с видом оттепели в Тироле, висевшую над роялем.
– Ну, теперь мне пора идти.
– Да.
– Я хочу только заплатить за лимонад. И еще я принес тебе пачку сигарет. Ты вырос, Людвиг, ты стал большим и сильным.
«Да, а ты – старым и дряблым, – подумал Керн. – Попадись мне в руки кто-нибудь из тех, кто довел тебя до этого, я бы расквасил ему сытую, довольную, тупую рожу!»
– Ты тоже в полном порядке, отец, – сказал он. – За лимонад уже уплачено. Я теперь немного зарабатываю. И знаешь – на чем? На наших собственных старых изделиях. Продаю твой миндальный крем и твою туалетную воду «Фарр». Здесь у одного аптекаря есть еще довольно
Взгляд Зигмунда Керна немного оживился. Потом он грустно усмехнулся.
– Значит, тебе приходится торговать этим с рук. Прости меня, Людвиг.
– Брось! – Керн сглотнул комок, вдруг подкативший к горлу. – Это лучшая в мире школа, отец. Узнаёшь жизнь с изнанки. Людей тоже. Зато потом не страшны никакие разочарования.
– Только не болей.
– Нет, я очень закаленный.
Они вышли на улицу.
– Ты так полон надежд, Людвиг…
«Господи, он называет это надеждой», – подумал Керн.
– Все уладится, – сказал он. – Так не может продолжаться вечно.
– Да… – Взгляд старика неподвижно уперся в пространство. – Людвиг, – сказал он тихо, – когда мы снова будем вместе… и если мама тоже снова будет с нами… – он сделал неопределенный жест, указывая куда-то назад, – мы не станем вспоминать об этом, а?
Он говорил тихо и по-детски доверчиво, это было как щебет усталой птицы.
– Теперь ты сможешь учиться и без меня, Людвиг, – сказал он жалобно и почти механически, как человек, который размышлял об этом так часто, что сознание своей вины со временем приобрело некий автоматизм.
– Без тебя я вообще не жил бы на свете, отец, – ответил Керн.
– Не болей, Людвиг, – сказал старик, и его губы вдруг задрожали. – Я хотел как лучше, Людвиг.
– Ты заботился о нас, пока мог.
– Ну, тогда я уже пойду. Всего тебе хорошего, дитя мое.
«Дитя, – подумал Керн. – Кто из нас двоих дитя?» Он смотрел вслед отцу, медленно бредущему по улице, он обещал, что будет ему писать, что они еще увидятся, но он знал, что видит его в последний раз. Он не сводил с него взгляда, пока отец не скрылся из виду. Потом стало пусто.
Он вернулся назад. На террасе сидел Мариль и с выражением сарказма и отвращения на лице все еще читал свою газету. «Странно, – подумал Керн, – один человек не успел дочитать газету, а для другого в то же время потерпела крушение вся жизнь. Круглый сирота в пятьдесят, – он судорожно улыбнулся и мрачно пошутил про себя. – Круглый сирота… как будто нельзя быть круглым сиротой при живых родителях…»
Через три дня Рут Голланд уехала в Вену. Она получила телеграмму от подруги, у которой можно было жить, и хотела попытаться найти работу и поступить в университет.
Вечером в день отъезда она пошла с Керном в ресторан «Черный поросенок». До сих пор они каждый день ходили в народную столовую; однако в последний вечер Керн решил предпринять нечто из ряда вон выходящее.
«Черный поросенок» был маленьким прокуренным заведением – недорогим, но очень хорошим. Его назвал Керну Мариль. Он сказал ему точные цены и особенно рекомендовал любимое блюдо хозяина – гуляш из телятины. Керн подсчитал свои деньги: их должно было хватить даже на десерт в виде ватрушек. Рут как-то обмолвилась, что обожает их. Но когда они пришли, их ждало горькое разочарование. Гуляш кончился. Они опоздали. Керн тщательно изучал меню. Почти все остальные блюда были дороже. Кельнер рядом с ним упорно бубнил: «Мясо копченое с зеленью, свиная отбивная с салатом, курица с перцем, свежая гусиная печенка…»