Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне

Ремарк Эрих Мария

Второй врач пришел через десять минут. С помощью Керна и еще нескольких людей, оказавшихся поблизости, помещение рядом с комнатой, где лежала женщина, было превращено в операционную. Кровати были сдвинуты, столы составлены вместе, инструменты приготовлены. Появившийся хозяин принес и ввинтил самые сильные лампы, какие у него были.

– Быстрее, быстрее. – Первый врач бушевал от нетерпения. Он набросил свой белый халат и велел Рут застегнуть его сзади. – Наденьте и вы что-нибудь! – Он бросил ей халат. – Может быть, вы нам понадобитесь. Вы не

боитесь смотреть на кровь? С вами не станет плохо?

– Нет, – сказала Рут.

– Хорошо. Молодчина.

– Может быть, я могу помочь, – сказал Керн. – Я год изучал медицину.

– Пока нет, – врач посмотрел на инструменты. – Можем начинать?

Свет отражался на его лысине.

Дверь сняли с петель. Четверо мужчин внесли кровать с женщиной через коридор в комнату. Женщина тихо скулила. Ее глаза были широко открыты, бесцветные губы дрожали.

– Давайте. Взяли! – рявкнул врач. – Поднимите выше! Осторожно, черт возьми!

Женщина была тяжелая. У Керна на лбу выступили капли пота. Его взгляд встретился со взглядом Рут. Она была бледна, но спокойна, и так изменилась, что он с трудом узнал ее. Она вся отдалась истекающей кровью женщине.

– Так. Всем лишним уйти, – приказал врач с лысиной. Он взял женщину за руку. – Это не больно. Это совсем легко. – У него в голосе прозвучали вдруг материнские ноты.

– Ребенок должен жить, – прошептала женщина.

– Оба, оба, – мягко сказал врач.

– Ребенок…

– Мы его только немного повернем, чтобы он не лежал на спинке. И он сразу выйдет. Только спокойно, совсем спокойно. Наркоз!

Керн, Мариль и еще несколько мужчин стояли в опустевшей комнате женщины. Они ожидали, когда они снова понадобятся. За стеной слышались приглушенные голоса врачей. На полу валялись розовые и голубые вязаные распашонки.

– Роды, – сказал Мариль Керну. – Вот как появляются на свет – кровь, кровь и крики! Вы понимаете, Керн?

– Да.

– Нет, – сказал Мариль. – Ни вы, ни я не понимаем. Женщина, только женщина. Вы не чувствуете себя скотиной?

– Нет, – сказал Керн.

– Вот как? А я… – Мариль снял очки и посмотрел на Керна. – Вы уже спали с женщиной? Нет? А то бы и вы чувствовали себя подлецом. Можно здесь где-нибудь выпить? – Из глубины комнаты вышел коридорный. – Принесите полбутылки коньяка! – сказал Мариль. – Да, да, есть у меня деньги! Только принесите!

Коридорный исчез. Вместе с ним исчезли хозяин и двое других мужчин. Они остались одни.

– Сядем к окну, – сказал Мариль. Он показал на закат. – Красиво, а?

Керн кивнул.

– Да, – сказал Мариль. – Все рядом. Там внизу, в саду, есть сирень?

– Да.

– Сирень и эфир. Кровь и коньяк. Ну, ваше здоровье!

– Я принес четыре стакана, господин Мариль, – сказал коридорный и поставил поднос на стол. – Я думал, быть может, – он кивнул головой в сторону соседнего номера.

– Хорошо.

Мариль наполнил доверху оба стакана.

– Вы пьете, Керн?

– Мало.

– Еврейский порок – воздержание от алкоголя. Зато вы больше понимаете в женщинах. Но женщины совсем не хотят, чтобы их понимали. Ваше здоровье!

– Ваше здоровье. – Керн осушил свой стакан. После этого он почувствовал себя лучше. – Это только преждевременные роды? – спросил он. – Или еще что-нибудь?

– Да. На четыре недели раньше. Перенапряжение. Еще бы: поезда, пересадки, волнения, беготня и прочее, понимаете? Женщина в ее положении не должна была этого делать.

– А почему она уехала?

Мариль снова налил.

– Почему, – сказал он. – Потому что она хотела, чтобы ее ребенок был чехом. Потому что она не хотела, чтобы его уже в школе оплевывали и дразнили жидовской мордой.

– Я понимаю, – сказал Керн. – А ее муж не уехал с ней?

– Мужа давно посадили. Почему? Потому что у него было дело и он был способнее, чем его конкурент на ближайшем углу. Что делает конкурент? Идет и доносит на него – антигосударственные настроения, коммунистические идеи, недовольство. В таком духе. Человека сажают, а конкурент получает клиентуру. Понятно?

– Это я знаю, – сказал Керн.

Мариль осушил свой стакан.

– Жестокое время. Мир защищают пушки и самолеты, человечность охраняют погромы и концлагеря. Все поставлено с ног на голову, Керн, все ценности. Агрессор сегодня – защитник мира, затравленный и гонимый – опаснейший преступник. И есть целые народы, которые в это верят.

Через полчаса они услышали из соседней комнаты тонкий квакающий крик.

– Черт возьми, – сказал Мариль. – Они свое дело сделали. Одним чехом на свете больше. За это надо выпить. Ну, Керн! За самое великое чудо на свете! За рождение! А знаете, почему это чудо? Потому что потом снова умирают. Ваше здоровье!

Дверь открылась. Вошел второй врач. Он был забрызган кровью и весь в поту. В руках он держал красное, как рак, нечто, которое квакало и которое он пошлепывал по спине.

– Он жив! – проворчал он. – Есть здесь что-нибудь? – Он схватил груду тряпок. – Ну хотя бы это. Девушка! – Он передал Рут ребенка и белье. – Искупать и завернуть не слишком туго, хозяйка умеет, но не здесь, где эфир, – в ванной.

Рут взяла ребенка. Ее глаза показались Керну огромными. Врач сел за стол.

– Здесь есть коньяк?

Мариль налил ему стакан.

– Интересно, как чувствует себя врач, – спросил он, – когда видит, что каждый день строятся новые пушки и самолеты, но не больницы? Ведь первые только для того и существуют, чтобы не пустовали вторые?

Врач взглянул на него.

– Мерзко, – сказал он. – Мерзко. Штопаешь людей с величайшим искусством, чтобы их с величайшим варварством снова разорвало на куски. Почему бы сразу не убивать детей! Много проще.

– Мой дорогой, – возразил депутат парламента Мариль. – Убивать детей – преступление. Убивать взрослых – дело национальной чести.