Возлюбленный враг
Шрифт:
Отто молчал, встав напротив дивана, где сидели мы с Гюнтером. Летчик внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Грау, а затем сказал одно только слово, значение которого я совершенно не поняла:
— Wildfleisch… сразу... может быть…
— Из-за этой русской? Да вы в своем уме? Вы рехнулись!
– раздраженно выпалил Грау.
— Не забываетесь, лейтенант! На моем счету более сотни боевых вылетов, сорок восемь побед, вы же, я уверен, даже не бывали в настоящем окопе. Офицер... Грау, - теперь в голосе Гюнтера явно звучала издевка.
Отто побелел и точно
— Пожалуйста, унесите Франца наверх, я сейчас провожу гостя и поднимусь к вам. Господин Штольц должен понять, что я… я на работе и мне нужно заниматься мальчиком.
Все это я невнятно протараторила, глядя Отто прямо в глаза и даже пару раз подмигнула, по крайней мере, постаралась подмигнуть. Главное, чтобы он немедленно убрался отсюда. И забрал Франца. А я уж как-нибудь сама спроважу нечаянного поклонника. А что мне еще с ним делать?
Отто нервный, еще выскажет Гюнтеру, что однажды уже защищал Берлин от нашествия русских варваров. Разразится скандал. Наконец Грау меня услышал, подошел к Францу и усадил его в кресло. Мы наскоро простились с доктором и вскоре в гостиной остались со Штольцем одни. Летчик был совершенно спокоен и опять улыбался, ласково глядя на меня.
— На вашем месте, Ася, я бы не поощрял юношу, он слишком импульсивен.
— Поверьте, я никого здесь не собираюсь поощрять. Мне нужно идти к Францу, вы же слышали?
— Конечно-конечно, я вас хорошо понимаю. В таком случае, увидимся на торжестве? Я подружился кое с кем из окружения фон Гросса, уверен, смогу появиться здесь даже без официального приглашения.
— А какое торжество вы имеете в виду?
– насторожилась я.
— Ну, как же - двадцать второе июня…
У меня дыхание перехватило - они, что же, собираются устроить себе праздник?
— Вы... вы намерены отмечать этот день?
– прошептала я, вцепившись в обивку дивана.
— Так ведь день рождения генерала Вальтера…
— Что-о? Именно двадцать второе июня… через два дня… Боже мой!
— Не следует так огорчаться, Ася, вы еще успеете подыскать достойный подарок! Я не сомневаюсь в вашей изобретательности.
В серых глазах Гюнтера стояла откровенная насмешка.
— Вы не понимаете…. Это просто ужас!
— И в чем заключается ужас именно для вас? Поделитесь со мной, Ася, и я постараюсь помочь. Вы можете рассчитывать на меня во всем.
Что я могла ответить? Сказать прямо, что двадцать второго июня начнется страшная война, которая унесет миллионы жизней и которую Гюнтер сам вряд ли переживет, да и Вальтер заодно, а про Отто и вовсе не хочется сейчас вспоминать.
— Так что это будет за трагедия, Ася? Раскройте глаза и мне, - настаивал Гюнтер.
Пришлось выкручиваться.
— В этот день родился Эрих Мария Ремарк. То есть.... ммм... Эрих Пауль Ремарк, сейчас так правильно... А я… Знаете, я очень люблю его книги. В Германии сейчас они запрещены, верно?
Гюнтер совершенно успокоился. Дело всего лишь в книгах… сущие пустяки, женщины склонны все преувеличивать.
— Уверяю вас, Ася, немцы все равно его читают и будут читать. Те немцы, которые умеют думать… Но я вам этого не говорил!
Я поднялась с дивана, давая понять, что разговор окончен, и Гюнтер нехотя встал рядом, опираясь на свою трость.
— Тогда позвольте проститься до следующей нашей встречи, Ася?
— До следующей встречи, Гюнтер.
Я поднялась наверх совершенно измученная. И как это Вальтер умудрился родиться двадцать второго числа месяца июня. А если он и мне прикажет явиться на вечеринку в свою честь, придется тогда уж сидеть с Гюнтером и рассуждать о русской литературе.
Гюнтер мне становится противен, слишком уж приторный, а в тихом омуте водятся всякие гады, притом он выглядит как уравновешенный, последовательный... каким и должен быть настоящий опытный пилот военного истребителя. На счету которого сорок восемь побед.
Штольц не такой псих, как Грау и не такой замкнуто-холодный как Вальтер, у того, вообще, неизвестно, что на уме. Я боюсь его больше всех, а сегодня вечером нас еще ожидает ужин «в тесном кругу». И как мне этого избежать? Он велит присутствовать, и я не смогу отказаться, вроде бы ради Франца, а на самом-то деле… На самом деле я просто-напросто его боюсь.
Я до чертиков боюсь этого Вальтера, он что-то задумал, он давно мог допросить Барановского, и тот все выложил про меня, недаром генерал не позволяет мне с ним увидеться. А если Вальтер знает, поверит ли в сказку о гостье из будущего… И что тогда?
Господи, как же здесь страшно! Но лучше пока не думать о плохом, тем более, что именно сейчас меня ждет Франц вместе со своим не в меру импульсивным компаньоном.
* * *
До вечера мы с Францем играли в индейцев и дразнили Отто, самое интересное, сегодня он никуда от нас не убегал, а стоически переносил все скрытые и явные насмешки в свой адрес. Причем, Грау позволил мальчику привязать его к стулу поясом от моей пижамы. Патетически закатив глаза к потолку, Отто равнодушно выслушивал гневные тирады в свой адрес, и даже не морщился, когда мимо его головы пролетел картонный томагавк.
Сейчас он был Бледнолицый Враг, но при том сохранял железную выдержку настоящего индейского вождя, под конец игры мы его с Францем немножко зауважали и пообещали принять в свое племя, тогда Отто сказал, что он родился «бледнолицым», таким и умрет. Мне не понравился тон его голоса и странный взгляд, брошенный именно в мою сторону, когда он провозгласил свой манифест. Но это была всего лишь театральная сценка… кажется.
Франц в полном восторге прыгал по кровати, улюлюкал и выкрикивал индейские лозунги, вроде «руки прочь от наших мустангов и прерий», я бы ему посоветовала еще «янки, гоу хоум», но постеснялась Грау. Я и так сегодня несколько распоясалась, вела себя совершенно по-детски, наверно, сказывалось напряжение предыдущего вечера, хотелось повеселиться от души накануне казни.