Возьми моё проклятие
Шрифт:
– Сноб ты, Горяев, – пробурчал Борисов, открывая дверцу автомобиля. – И как тебя только жена терпит, а?
– А она и не терпит, – устраиваясь за рулём, захохотал Андрей, искренне развеселённый репликой Борисова. – Это я её терплю!
– Ну-ну…
Толян завозился, усаживаясь поудобнее и настраивая под себя пассажирское сиденье. Обычно впереди ездил худенький десятилетний Артём, поэтому раздобревшему следаку пришлось попотеть, отодвигая кресло подальше и создавая удобное пространство для массивных не сдвигающихся коленей.
Дождавшись, пока Субару перестанет раскачиваться как утлая лодчонка в шторм,
– Так что ты хотел? – протягивая Борисову тёплый ещё напиток, спросил он. – И что у вас случилось, кстати? Если не секрет.
– Не секрет, – Толян отложил папку на приборную панель и взял чашку. – Я ведь поэтому тебя и остановил. Моральная поддержка нужна.
– В каком смысле? Если что – я держу за тебя кулаки!
– Да ну тебя. Остряк. – фыркнул Борисов и громко отхлебнул из кружки. – Вкусно, спасибо. Бабку у вас там убили неделю назад. Топором порубили. Ты к родителям едешь? Да? Может, поговоришь с людьми? С нами местные на контакт не идут. Никто ничего не видел, никто ничего не знает.
Андрей молчал, не зная, что и сказать. В Талках – ни в Малой, ни в Великой – никогда ничего не происходило. Разве только… Напьётся какой-нибудь работяга и решит погонять жену по улице. Или молодняк среди ночи устроит дискотеку на всё село. Но такие инциденты решались самостоятельно и до полиции не доходили. Убийство, на его памяти, случилось единожды. Около двадцати лет назад, вернувшийся из тюрьмы сын зарезал старушку-мать за то, что та «достала его своей болтовнёй».
– А кого убили-то? Давно? Странно, звонил вчера родителям, и слова не сказали.
– А они вообще… Сельчане, – пояснил Борисов, заметив вопросительный взгляд. – Неохотно о ней говорят. Говорю же: никто ничего не знает, никто ничего не видел. Кузнецова. Слышал?
– Редкая фамилия, – сыронизировал Андрей. – Сказал бы ещё Иванова – точно вспомнил бы.
– Анастасия Андреевна она. Такая точно одна. Село у вас маленькое, должен знать.
В памяти шевельнулась слабая, до конца не сформировавшаяся догадка. Андрей сморщил гармошкой лоб, тщетно пытаясь ухватить ускользающую нить, но после полуминутных бесполезных усилий отрицательно покачал головой:
– Толь, да не тяни ты кота за шурундулы. Ты что, думаешь я всех старух по именам знаю? Приметы какие-нибудь скажи. Номер дома, в конце-то концов!
– Вот и ты не знаешь, – задумчиво пробормотал Борисов, уставившись перед собой «слепым» расфокусированным взглядом. – Сказать, что самое смешное? К кому ни подойдёшь, все как один: «Кузнецова? Анастасия Андреевна? Кто это?» Начинаешь объяснять и тут же слышишь: «А, Баба-Яга! Но мы с ней не общаемся. И ничего не знаем!» Вот и что это всё значит, а? Ты-то мне хоть скажешь, Андрюх?
– Баба-Яга, говоришь… – от такой новости Андрей вздрогнул, как от удара током. Воспоминания, порядком выцветшие, вдруг налились красками словно освещённые мощной лампочкой. Обессиленный нахлынувшими по-детски яркими эмоциями, он откинулся на сиденье и на секунду прикрыл глаза. – Убили всё-таки… Вот как. И сколько же ей лет было? У неё хоть документы-то есть? Если верить местным байкам, она дряхлее динозавров.
– Эй, так же нечестно! – искренне возмутился Толян, вскидывая пухлые руки
Андрей тяжело вздохнул, потянулся к бардачку и, поворошив валяющиеся там карты автомобильных дорог, одноразовые салфетки и ручки, выудил пачку вишнёвого Captain Black. Эх, а ведь слово себе давал – никогда, ни за что! Что за день такой нервный?
– Толя, не бузи, – прикурив сигарету и выпуская из ноздрей две дымные струи, посоветовал он. – Во-первых, ты ещё ни о чём и не спрашивал. Только рассказывал. Я первый успел. Во-вторых, ты, как я понял, будешь совсем не против, если я разузнаю для тебя что-то интересное? Вот и делись информацией. Не жадничай. Я, можно сказать, от любопытства помираю… Смерти моей хочешь? Так сколько ей лет-то?
Вообще-то, предлагая помощь, Андрей порядком лукавил: он бы и сам, безо всяких резолюций Борисова, взялся бы за это дело. Есть интерес. Но лучше, конечно же, заняться расследованием с благословения полиции – тогда и помощи можно будет попросить, и ответы получить на возникающие вопросы.
– Ладно, – попыхтев, как закипающий чайник, махнул рукой Толян. – Улик у нас всё равно почти никаких нет. Может, хоть ты что-то выяснишь… Сто сорок шесть лет ей стукнуло. Родилась в тысячу восемьсот семьдесят первом году. Почти как Ленин. Не динозавр, но из их родственников.
– Вот как… – Андрей сощурился. – А что же у неё за документы-то? Старые какие-нибудь? Пока я жил в селе она ни с кем не общалась, в город тоже не ездила…
– Обычные документы, – Борисов пожал плечами, забрал с приборной панели папку, поставил на её место опустевшую чашку и принялся копаться в бумагах. Отыскал паспорт и протянул Андрею. – Вот, смотри. Свежий паспорт, прошлого года.
Андрей покрутил в руках новенькую бордовую книжечку, перелистнул страницы, изучил фотографию. Странно! Сколько разговоров о ней ходило – каждый, встречавший… Кузнецову, описывал её как мерзкое и уродливое существо, мало похожее на человека. А она обычная. Старая, да. Очень. Но черты лица чёткие, не оплывшие, взгляд внимательный и чуть насмешливый. Многие бабки сильно младше сохраняются куда хуже – сколько ни пялься, не представишь молодой. А эту легко и женщиной средних лет, и девушкой, и даже малявкой вообразить.
– Вот ещё, – Толян протянул несколько чёрно-белых фотографий. – Это она в молодости. И мать её.
Андрей вернул паспорт и принялся рассматривать снимки. Их оказалось всего три – красивая черноволосая девушка крупным планом, она же постарше с дочерью, в полный рост, и юная Анастасия, по пояс. Настоящая барышня. Эту карточку Андрей изучал долго, уж очень примечательным показалось ему девичье лицо. Первое впечатление – красавица, каких мало. Правильные черты, пышные русые локоны, светлые глаза… Но присмотревшись, замечаешь: простовата. Собери шевелюру в косу, обряди в сарафан и не отличишь от рядовой деревенской Маньки. Только у той взгляда такого не будет – в котором и мягкость, и спокойствие, и тихое счастье… Из-за него-то и складывается поначалу впечатление, что хороша до невозможности. Крестьяне на старинных фотографиях сплошь нахмуренные, озабоченные, усталые и потому кажущиеся озлобленными. Даже у совсем ещё молодых женщин на лицах печать обречённости – какая уж тут красота!