Возьми моё проклятие
Шрифт:
Издалека донёсся шипящий шёпот Самойлова:
– Эй! Давай, Андрюха! До конца! Иначе не считается!
Эти слова толкнули в спину не хуже подзатыльника и, не вполне отдавая отчёт поступкам, Андрей подошёл к дверям, откинул в сторону занавеску и зашёл внутрь.
«Баба-Яга» сидела за столом, перебирая свежесобранные травы. Седая коса, переброшенная через плечо, покоилась на груди, обтянутой весёленьким платьем в мелкий цветочек. Совершенно ничем эта старая женщина не походила ни на одну из пожилых обитательниц Талок – слишком прямая осанка, чересчур длинные волосы, очень яркий, для старухи, наряд. Услышав шаги, она оторвалась
– Здрав будь, Андрейка. Ты всё-таки пришёл. Я рада.
Это заявление удивило его – склонив голову набок, Андрей пытливо посмотрел на собеседницу. Больше всего в её облике поражали удивительно яркие и искрящиеся жизнью глаза. Именно они, вкупе с правильными чертами лица и фигурой, делали женщину похожей на добрую волшебницу, а никак не на злую колдунью.
– Так ты… знала, что я приду?
И как он, будучи болезненно застенчивым ребёнком, решился не просто заговорить с незнакомой пугающей всех старухой, но ещё и обратиться к ней на «ты»? Андрей до сих пор не находил этому объяснения. Но в тот момент «ты» показалось тёплым и сближающим, а потому самым правильным словом. Кузнецова глянула с ласковой и весёлой улыбкой, отложила травы и разгладила на груди цветастую ткань:
– Как видишь, даже принарядилась в твою честь. И пирог испекла.
– Малиновый? – по-собачьи понюхав воздух, заинтересовался Андрей. – Вкусно пахнет! И платье у тебя красивое.
Последние слова хозяйки он счёл приглашением – с детской непосредственностью зашёл в комнату и устроился на лавке, в ожидании пирога поглаживая ладонью деревянный, выскобленный до желта и нагретый солнцем стол. От такой святой простоты старуха запрокинула голову и рассмеялась, но в смехе её, пусть и хрипловатом, не прозвучало ни насмешки, ни поддразнивания. Поэтому Андрей не обиделся и зачарованно наблюдал, как женщина прижимает ладони к щекам и отбрасывает за спину белоснежную косу.
– И ты красивая, хоть и старая, – добавил он, дождавшись, пока та замолчит. – А почему все говорят, что ты ведьма? Ты же, наверное, добрая волшебница, да?
Эти слова собеседнице совсем не понравились – нахмурившись, та строго ответила:
– Ведьма я, ведьма. Злая и проклятая. Не сомневайся, правду родители говорят.
Андрей не поверил, но спорить не стал. Он уже тогда уяснил: если взрослые надумали врать, нет смысла с ними спорить. Даже если к стенке их припрёшь, не признаются.
Потом он ел вкуснющий пирог, а старуха делилась историей, подозрительно похожую на страшную сказку. Особо в подробности не вдавалась, говорила коротко: дескать, обидели её когда-то очень сильно. Настолько, что не хватило силы снести обиду – отомстила, убила… И так жестоко, что прокляла сама себя.
Слушая исповедь, Андрей умял два огромных куска пирога и принялся за третий. Кузнецова улыбнулась, заметив это, но потом резко посмурнела:
– Понимаю я, Андрейка…Мал ты ещё, многое не понимаешь. Но это и к лучшему. Позже сообразишь, как вырастешь. Уж я-то постараюсь, чтобы у тебя каждый миг в голове отпечатался. А позвала тебя зачем… Помощь твоя нужна. Не сегодня – потом, когда взрослым будешь. Проклята я за грехи тяжкие. Ни жить толком не могу, ни умереть. Хоть и мечтаю об этом давно. Уж и покончить с собой пыталась, но дар мой не даёт – и лечит, и воскрешает.
Она замолкла, опустив глаза и поджав губы, отчего на лицо, до того наполненное щемящей светлой грустью, легла
Андрей наблюдал за такими переменами изумлённо – раззявив рот и роняя на стол комки не пережёванного пирога. Заметив это, старуха усмехнулась и лёгким движением руки коснулась его подбородка. Смутившись, он щёлкнул зубами, сжимая губы.
– Но ничего… Недолго мне осталось. Слышала недавно год во сне – две тысячи семнадцатый. Вот тогда-то и появится человек, которого не жаль. Убьёт меня и возьмёт на себя мои грехи. Жаль, не пророчица я. Имени не назову. Придётся тебе самому его искать, иначе… Меня освободит – проклятье заберёт, но и сам хуже чумы станет. Многие невиновные люди могут из-за него умереть.
Андрей слушал, застыв сусликом, не в силах отвести глаз от строгого лица собеседницы. Вкуснейший пирог отчего-то сделался совершенно неаппетитным, застыв во рту разбухшим комом – ни проглотить, ни выплюнуть. И хотя он не очень-то понял суть рассказа, но тягостные эмоции собеседницы ощутил так остро, что с трудом удерживался от слёз.
Заметив это, женщина нахмурилась, хлопнула по столу и, будто подчиняясь жесту, небо за окном резко заволокло тучами. В избе стало почти темно. В полумраке облик колдуньи мгновенно растерял остатки былой привлекательности: черты лица пугающе заострились, аккуратно подпиленные ногти трансформировались в обломанные когти, а сухопарая фигура показалась обтянутым кожей скелетом.
– Ну что застыл, Андрейка? Доедай пирог и ступай – родители тебя уже ищут.
Изрядно напуганный очередным перевоплощением, Андрей машинально взглянул на пирог и заорал от ужаса и отвращения. Аппетитный кусок исчез: в руках он держал лист лопуха с завёрнутой внутрь землёй, в которой тут и там извивались розоватые сегментированные тельца дождевых червей.
Отбросив «угощение», он вскочил с лавки и заметался в растерянности. Что делать: выплюнуть изо рта жуткое месиво или сразу бежать подальше? Так и не определившись, рванул прочь из проклятой избы, на ходу выплёвывая пирог.
Ведьма хохотала, наблюдая за его суетой, но смех больше не казался Андрею приятным, наоборот, гнал прочь, заставляя бежать быстрее. Из-за этой спешки, вместо того чтобы откинуть занавесь в сторону, он запутался, закрутился, задёргался и, срывая тряпку с карниза, кубарем полетел с порога. Вскочил, вслепую преодолел расстояние до калитки, рванул на себя и оказался в руках матюгающегося отца, торопливо стаскивающего обкрутившую его ткань.
Позже выяснилось, что он провёл у ведьмы больше часа. Не дождавшись, ребята уже через десять минут бросились в село, по пути забежав к Горяевым и сообщив, что Андрей залез в дом Бабы-Яги. Эх, и всыпал же ему тогда отец!
Но о разговоре с ведьмой Андрей так никому и не рассказал – даже старшей сестре Миле, с которой всегда был очень близок, хоть и роднил их один только отец. Нет, в самом начале пытался пару раз… Но стоило подумать о происшедшем, и кто-то сидящий внутри сердито осекал: «молчи»! Он и молчал. Больше двадцати лет. Вначале ужасно боялся, потом повзрослел и стал стыдиться нелепых детских страхов. Сегодня же закрыл глаза, просмотрел яркое воспоминание так отчётливо, как фильм на экране и засомневался: а было ли это всё? Или он выдумал от страха?