Возьми моё проклятие
Шрифт:
– Поживёшь с моё, не только Холмсом – и Ватсоном, и собакой Баскервилей побываешь, – сострил Филиппыч. – Что случилось-то?
– Что, что… Бабья дурь случилась. Давай, не будем о ней говорить, а? Как вспомню – глаз дёргаться начинает.
– Глаз – это серьёзно, – согласился старик. – От нервов все болезни. Давай не будем. А о чём будем?
– Ну, например… О Кузнецовой. Как тебе такая тема?
– Хм…
Услышав эту фамилию, Шашков сощурился и вперился в глаза Андрею: явно понял о ком речь. Впрочем, это ни о чём не говорило – вполне возможно, фамилию Филиппычу сказали полицейские. Хотя… Будучи
– А что это ты, Андрюшка, замашки ментовские вспомнил? Никак расследованием решил заняться?
Андрей вдохнул: он прекрасно понимал, что Филиппыч угадал случайно – выстрелил наугад в небо и попал в утку. Но как же ему это удаётся? Ведь постоянно так угадывает! Жаль, что словам Борисова Филиппыч идеально подходит на роль подозреваемого – высокий, пожилой… Старуху, вероятно, знал. С другой стороны – ну какой из него убийца? Главное, зачем? Пусть даже бабка и правда была богатая. На что ему её деньги в почти девяносто лет?
И всё-таки не стоит сильно с ним откровенничать. Если человек к восьмидесяти семи годам не изрисован по уши синим граффити, то прежде всего, это говорит о его уме. А не о законопослушности. Уж в чём, а в уме Филиппычу не откажешь.
Но вслух эти мысли Андрей высказывать не стал. Лишь съюморил, с нарочито-серьёзным видом грозя пальцем:
– Ты, Филиппыч, хвостом не крути. Спрашиваю – отвечай. А то решу, что замешан в этом деле.
– Я? – изумился старик. – Замешан?
И захихикал искреннее и по-детски – щуря глаза, хватаясь за живот и раскачиваясь из стороны в сторону. Отсмеявшись, икнул, вытер выступившие на глаза слёзы и покрутил головой:
– От же ты остряк! Ладно, спрашивай, чего хочешь знать! Тока давай, в дом пойдём. Чего тут торчать?
В доме у Филиппыча было уютно и чисто: глядя на обстановку, даже не верилось, что хозяин этого жилища, старый холостяк. Бывшая владелица – Лидия Фёдоровна Дольцева, известная на всю округу рукодельница оставила после себя множество вышитых крестиком гобеленов, вязаных скатертей и салфеток, дорожек, пледов и наволочек. Покупая дом у её детей, Шашков, кроме стен и кучи старомодной мебели получил весь этот ворох хендмейда – серванты и комоды позже заменил на новые, а рукоделье оставил и пользовался им с огромным удовольствием, не хуже заправского дизайнера сочетая этнические элементы с современным декором.
На кухне, за накрытым красно-белой клетчатой скатертью столом, с чашкой чаю в руках, Филиппыч подтвердил догадку Андрея: Кузнецову он знал лично. В войну, ещё будучи мальчишкой, ходил однажды по её приказу к партизанам – Баба-Яга отловила его у своего дома и послала предупредить, что приведёт за собой немцев. Пусть, мол, готовят засаду. Те и приготовили – кого-то захватили в плен, кого-то убили…
– Припёрся к ней лейтенантик и говорит: ты, бабка, знаешь, где они. Ты-то старая, смерти не боишься, так мы половину села расстреляем, если не поможешь. Она согласилась. А я как раз недалеко крутился. Лейтенант, когда понял, что бабка их сдала, считай всю обойму в неё и разрядил. А я спас. Вот только в благодарность она…
На этом месте Филиппыч замолчал, тяжело вздохнул и, пододвинув заварочный чайник, налил себе ещё чаю. Андрей терпеливо ожидал продолжения, но заговорив, собеседник почему-то
– До конца войны мы с ней оставались при отряде. Она даже орден Славы первой степени получила.
– Это за какие же подвиги? – поразился Андрей.
– За какие… – огрызнулся Филиппыч, – За такие! Ведьма она!
Настроение у него испортилось – он больше не горел желанием развивать тему и Андрей не стал настаивать, решив, что эти сведения можно будет уточнить через Борисова. К делу они, скорее всего, отношения не имеют, а всё же интересно.
Между тем Филиппыч рассказал, что после войны Кузнецова много лет зарабатывала знахарством. Люди к ней приезжали часто, да не простые: сплошь чиновничьи жёны, часто с детишками. Останавливались в селе – у себя бабка их не привечала, и каждый день ходили на какие-то процедуры. Хвалили очень. Много хороших слов говорили. Но местным Кузнецова наотрез отказывалась помогать. Даже за деньги. А как перестройка началась, то и приезжих стало поменьше, потом и вовсе как отрезало.
– А что до убийцы, если уж тебе интересно моё мнение, – резюмировал Шашков. – Так наш это кто-то. Как пить дать.
– Почему так решил?
– Ну так нашли-то её в воскресенье. Да не первой свежести, пусть и не сильно попортившейся. Стало быть, денёк-другой пролежала. Изба, говорят, была холодная. Вот и сохранилась. Получается, убили в ту субботу или пятницу. А в эти дни у нас никого на селе из чужих не было, точно тебе говорю. Сейчас ведь весна – тишь да глушь. Любой приезжий человек на виду. Летом дачники и реконструкторы попрут, другой разговор. А нынче муха пролетит – уже всё село знает.
– А гости? На свадьбу? У Самойловых много родичей в других регионах. Когда они начали приезжать?
– Свадьба? Не, мимо. Первые гости явились в эту среду. А кто здесь в ту пятницу был из неместных? Ну, сестра твоя. Она в четверг вечером приехала. Назад её Вовик Самойлов отвозил, в субботу. Он как раз в город ехал. Ещё к Самойловым племянница заглядывала. Та, что с Миланой раньше дружила. Она сейчас тоже в Староберезани живёт.
– А, Жданова. Маринка.
– Ну, она уже трижды как не-Жданова, как говорят. Но да, она. Правда нынешней её фамилии я не знаю.
Андрей задумался – озвученный Филиппычем расклад пришёлся ему не по нраву. Если с Кузнецовой расправился кто-то из своих… Значит, убийца шастает где-то по округе. Паршиво. А интересно – эта не-Жданова и есть Бодайко? Борисов заявил, что на пятницу у неё алиби, а он и не уточнил, где она была. Надо бы пробить вопрос с фамилией да поинтересоваться у Тольки подробностями её алиби.
– Значит, ты уверен, что это кто-то из своих?
– Не уверен, – поправил Андрея Филиппыч. – Предполагаю. Но я с биноклем по полям не хожу и тайных лазутчиков не высматриваю. Одно дело, убийство спонтанное. А если кто-то тщательно готовился? Знаешь, сколько у неё было денег? О-о-о! Она такой дом себе прошлым летом отгрохала!
– Кстати, что за дом-то? Родители не очень-то хотят о ней говорить. Чуть что, сразу в крик.
– Это, наверное, потому что после того, как ты у бабки в гостях побывал, несколько дней болел. Температура поднялась под сорок, два дня сбить не могли. Чуть не помер. И кошмары тебя потом ещё почти год мучили.