Возьми моё проклятие
Шрифт:
Пока он рассматривал эти хоромы, одновременно прикидывая, как подать Филиппычу идею проникнуть внутрь, тот услужливо водил фонариком, поочерёдно направляя луч на стену, окно, на порог… На мгновение осветил опломбированную дверь, заставив усомниться в целесообразности задуманной проверки, но острый зуд внутри так и подбивал устроить провокацию, поэтому, отбросив сомнения, Андрей повернулся к товарищу, нащупал ключ в левом кармане брюк и спросил:
– Ну что, устроим обыск? Тебе же, наверное, интересно, кто её убил?
– А? – от удивления
– Да какой там ордер! – Андрей фыркнул, достал из кармана подброшенный Борисовым ключ и потряс им перед Филиппычем. – Ордера нет, за то вот что есть!
– Кхм…
Старик кашлянул и скосил глаза на ключ, отчего лицо его, освещённое тусклым светом опущенного фонаря, приобрело жутковатый инфернальный вид. Задумчиво взъерошив волосы, он недоумённо протянул, вплетая в речь клоунские интонации:
– Восемьдесят семь лет живу… Много чего видал, но вот уж не ждал, что самый честный из известных мне ментов и службу-то оставивший из чистоплюйских соображений, предложит мне, пожилому и глубоко порядочному человеку, пойти на дело.
Андрей хмыкнул, но не стал разубеждать Филиппыча в собственной «чистоплюйственности» – все не вполне законные делишки он всегда обделывал в одиночестве, не получив магарыча, палки в колёса не ставил, никогда ни с кем не делился и не хвастался, поэтому у окружающих и правда частенько складывалось впечатление о его пуленепробиваемой честности. Даже приятно, чёрт возьми.
Ёрнический тон старика не ввёл Андрея в заблуждение: будучи знакомым с Филиппычем уже больше двадцати лет, он легко считал и тщательно скрываемый шок, и досаду, и подозрение. Будь у него меньше опыта в общении с преступниками, поверил бы безоговорочно, а так лишь чуть-чуть расслабился. Шашкову не хватило терпения выдержать саркастическую интонацию – направив фонарь в лицо Андрея, он сорвался на крик:
– Откуда ключ? Отвечай!
Андрей моргнул и загородился рукой от света:
– Эй! Ты чего так взбесился? Знакомый мне ключ дал, успокойся!
– Знако-омый? – недоверчиво протянул Филиппыч, но фонарь отвёл. – Из ментуры, что ли?
– Да тебе-то какая разница? Не думаешь же ты, что это я убил?
Эти слова вогнали старика в ступор – похоже, тот и в самом деле думал именно так, поэтому надолго замолк с озадаченным выражением на лице, в поисках ответа на заданный вопрос. Наконец, отрицательно покачал головой.
– Ты прав, прости. Что-то я перенервничал и не подумал сразу. Я же тебе в прошлую пятницу звонил – жена телефон взяла, мы ещё с ней немного поговорили. Ты как раз купался. Помню, сказала ещё, ты только что закончил какое-то очень тяжёлое дело. Стало быть, не мог отлучаться раньше. Да и в тот день был дома.
От этих рассуждений Андрей захохотал в голос, напрочь позабыв о конспирации. Нет, ну молодчага же Филиппыч! Как переиграл его! Или не переиграл, а действительно испугался,
– Ладно, не хочешь, пойдём обратно, – успокоившись, предложил он, пытаясь сгладить неприятную ситуацию. – Чего тут торчать? Прогулялись, посмотрели… Пора по домам, в люлю.
Но Филиппыч и тут удивил – неловко переступил с ноги на ногу, снова повёл фонарём в сторону порога, высветил опечатанную дверь и виновато признался:
– Да я как раз не прочь… Нельзя это убийство так оставлять. Никакое нельзя, но это в особенности. Но что ты с этой штукенцией сделаешь?
И кивнул на круглую металлическую пломбу, заполненную пластилином. Андрей прищурился:
– Ты прав. Просто мне эта идея только что в голову взбрела. Ключ-то мне случайно подогнали. Я и не думал всерьёз об этом, а тут ты предложил прогуляться…
– А зря! – погрозил пальцем Филиппыч. – Не спрашиваю, кто тебе так удружил, но согласись: всё равно страховка нужна. Не можем же мы наследить? Хотя бы перчатки!
– Да не собирался я туда лезть! – махнул рукой Андрей и, ощущая необъяснимый какой-то азарт, рубанул правду. – Интересно стало, как ты на ключ отреагируешь! Криминалисты выяснили – убийца слабый и высокий. Предполагают, что подросток, женщина… Или старик.
– Что-о?
Филиппыч вытаращился, как будто чем-то поперхнулся и не может дышать. Даже в отсвете направленного в землю фонаря, было видно, как его лицо заливает свекольный румянец возмущения. Он моргнул, согнал оцепенение и на долю секунды Андрею показалось, что старик сейчас расхохочется, но тот вместо этого нахмурился, сунул ему фонарик и запальчиво произнёс:
– Это я-то слабый? Я?! Да ты, я смотрю, совсем оборзел, Андрюха! Гляди!
И, сделав пару шагов вперёд, резко опустился на землю, упёрся ладонями в нижнюю ступень и вытянул ноги:
– Считай вслух!
И принялся отжиматься – быстро, размашисто, касаясь грудью порожка. Андрей стоял позади и послушно считал. Добравшись до двадцати, не выдержал и сказал:
– Филиппыч, хорош. Я всё осознал. Мне стыдно. Заканчивай выкаблучиваться.
– Ха! – ответил тот, проигнорировал требование и очередной раз согнул руки. Так бы, наверное, и отжимался до упада, если бы не раздавшийся внезапно скрип. Андрей повёл рукой, направляя повыше фонарь, Филиппыч сменил позу и переместился сначала на корточки, а потом и выпрямился в полный рост.
Дверь открывалась, тихонько поскрипывая. Пломба никуда не делась, только утопленный в пластилине язычок почему-то оказался повёрнутым вниз, а не перекрывал, как должно, узкую щель, но при этом выглядел совершенно нетронутым. Распахнувшись во всю ширь, дверь коснулась деревянных перил и застыла. В сенях что-то грохнуло, застонали половицы, будто кто-то потоптался на месте, раздался глуховатый смешок и сразу за ним, кашель. Доски заскрипели под удаляющимися шагами и Филиппыч, хватая Андрея за локоть, напряжённо выдохнул в ухо: