Возможность проникновения

Панкциньски Марек

— Чтовыде? — услышал он обращенный к нему вопросительный возглас.

— Эйкенграв натусэбб! — ответил он бессмысленным сочетанием.

Это был лучший способ против членов секты (кто может поручиться, что бессмысленные звуки не содержат какого-нибудь страшного сочетания?).

Инспектор услышал топот ног по ступеням, быстро затухающий внизу.

Квартира покойного как обычно заставила его слегка оробеть: сверкающий пол с утопленными в нем картами звездного неба; на противоположной стороне обширного холла — огромное полотно Сишаха «Переход Божьего Народа через Чермное Море». Какая-то не сформировавшаяся мысль мелькнула в голове Бома. Ведь он слышал о языковых экспериментах Культерманна, принадлежащего

к творческому авангарду. Не было ли это связано с поисками тайного имени Бога?

Это можно было бы принять в качестве рабочей гипотезы. В комнате с окнами на восток не был еще стерт меловой контур тела Культерманна. Бом уселся в кресло. Со стороны компьютера донеслось деликатное звяканье. В КВАРТИРЕ ПОСТОРОННИЙ — прочитал инспектор на экране монитора; системы безопасности действовали. Именно в этом-то и заключалась загадка: если системы действовали и если это не самоубийство, то Культерманна должен был убить либо кто-то из близких, либо дух.

Недоверчивость Культерманна была повсеместно известна; он никогда не впустил бы незнакомца в свою квартиру.

Инспектор открыл тумбочку письменного стола писателя; часть бумаг забрал Бутлер, но часть еще оставалась. «Характерно для современной полиции», подумал Бом. «Если чего-нибудь нельзя загнать в компьютер, то, значит, это неразрешимая проблема.» Он нашел тетрадь с надпись «Идеи». В ней были как отрывки стихотворений и цитаты из Священного Писания, так и собственные мысли Культерманна. Инспектор медленно просматривал заметки, задерживаясь на интересных фрагментах. «Я добиваюсь удара рогатины и капли огня» — прочел он на одной из страниц. «Погребаю умерших в собственном брюхе»

— замечание на другой. Под ней совершенно невинно: «Встретиться с Этель в 16.30». (Бом подумал, что эта информация была очень важной и интимной для писателя, раз он не доверил ее памяти компьютера). Далее шло весьма загадочное:

«Это верно. Знает ли поэзия какие-нибудь способы, чтобы изменить жизнь (иначе говорить, иначе жить, иначе чувствовать)?» Было также несколько интересных цитат из священного писания которые инспектор перенес в свой блокнот.

Размышляя над их значением, он пришел к выводу, что возможно он придает слишком большое значение следам укуса на шее Культерманна. Тем более, что, по данным вскрытия, укус не был связан с непосредственной причиной смерти. Так или иначе, в связи с укусом, надо было выяснить, кто такая Этель.

Он позвонил в комиссариат и попросил позвать к телефону Бутлера. После принесения официальных извинений, практикант, казалось оттаял и был более расположен к разговору. Чтение памяти домашнего компьютера Культерманна принесло небольшую сенсацию. Оказалось, что почти точно в то самое время, когда писатель был убит, датчики зарегистрировали пожар в помещении. Это было тем более поразительно, что спустя несколько часов, когда полиция проникла в квартиру, никаких следов огня нигде не было. Существовало две возможности — либо аппаратура была неисправна и зарегистрировала несуществующий пожар, либо в квартире была вспышка проникающего излучения, что компьютер мог ошибочно интерпретировать как внезапное повышение температуры. Насчет укуса вскрытие ничего не выяснило (Бом не преминул выразить недовольство), следы зубов могли быть как человеческими, так и принадлежать крупному грызуну. Культерманн умер от удушения (это и подчеркивалось в рапорте); смерть точно наступила не от повышения температуры. Бутлер установил также, кто последним видел живого Культерманна. Это была Ребека Вансен, его бывшая жена, с которой он развелся несколько лет тому назад. Бутлер ее уже допросил и она привела доказательства своего алиби — она нашла человека, который звонил Культерманну после ее визита. Этот человек, издатель книг покойного, утверждал, что разговор с Культерманном

был коротким и заключался в обмене «чисто профессиональной» информацией; сверх того писатель заявил, что «у него все в порядке» и что «эксперименты продвигаются в правильном направлении». В этом месте Бутлер добавил от себя, что совершенно не верит в алиби госпожи Ребеки. Его скептицизм подкреплялся указанием инспектора Бома, что не следует в процессе следствия полагаться на обыденное понятие одновременности, согласно которому никто не может находиться в разных местах в одно и то же время.

— Ну да, но… я не вполне это имел в виду… — защищался инспектор, на что Бутлер ответил с нажимом:

— Только у госпожи Вансен был мотив для совершения преступления: гонорары Культерманна, в случае его смерти, должны достаться ей.

Писатель намеревался в ближайшем будущем отменить этот пункт своего завещания, но не успел.

— Ну хорошо, а укус?

— Может быть, она ему отдалась, чтобы усыпить его бдительность, выдавил из себя Бутлер.

Это всего лишь бездоказательные вымыслы, — хотел было сказать Бом, но вспомнил, что практиканта надо щадить.

— Ну хорошо, коллега Бутлер, трудитесь дальше, — бросил он на прощание, положил трубку и принялся расхаживать по комнате. Он позволил мыслям катиться свободно, без усилия, пробуя оценить все дело с помощью интуиции. Женщина…

возможно, что это сделала женщина, но Ребека Вансен сюда не вписывалась. Ее положение стабильно, она превосходная переводчица и известная поэтесса. Убийство экс-мужа ничего бы ей не дало, кроме не слишком-то и большой материальной выгоды. Гораздо интересней с этой точки зрения выглядит таинственная Этель.

Необходимо обязательно ее отыскать! И, кроме того, этот загадочный пожар…

Инспектор подошел к окну, оно было слегка приоткрыто. Слабое дуновение ветерка шевельнуло штору, этого было достаточно, чтобы на панели компьютера загорелся сигнал тревоги. «Понятно, что надо охранять жилище…»: подумал Бом, «но чтобы до такой степени! Не тянет ли это на паранойю?» В сознании упорным эхом звучали строки стихотворения: «… где чистого поэта жест с достоинством мечтам вход преграждает, врагам его призванья.» А ведь из всех грез наиболее яростно атакует сознание мечта об огне… Пламя не обязательно означает тепло домашнего очага, оно может быть также синонимом гибели… Инспектора пробрала дрожь, как будто он коснулся неизвестного предмета загадочной формы. Полумрак жилища Культерманна показался ему чуждым и угрожающим, на секунду ему захотелось убежать, но он подавил этот порыв. Он пошел в библиотеку и взял с полки одну из книг.

То был томик поэзии «Сезон в аду» Артюра Рембо.

Инспектор снова натолкнулся на фрагмент, помеченный сбоку еле заметной волнистой карандашной линией: «Я открыл цвета гласных! А — черное, Е белое, И — красное, О — голубое, У — зеленое. Я установил форму и такт каждой согласной и в инстинктивных рифмах льстил себе, что открыл поэтическое слово, которое когда-нибудь доступно будет разуму каждого. Я резервирую за собой право перевода.» Бом захлопнул томик и неодобрительно покачал головой. Метафоры, намеки, следы… скорее всего никуда не ведущие. Можно ли строить на этом следствие?

Возвращаясь в комиссариат, он почти физически чувствовал дразнящую близость разгадки. Это раздражало, ибо решение самым злокозненным образом ускользало из сознания. Войдя в комнату практиканта Бутлера, он все еще был раздражен.

Бутлер, мощный и кряжистый, сидел, опершись локтями на стол. Напротив него, в кресле, курила сигарету миловидная тридцати-с-чем-то-летняя брюнетка.

— Инспектор Бом, — представил его Бутлер. — А это госпожа Ребека Вансен.

— Добрый день, господин инспектор. Вам не кажется, что ваш подчиненный задерживает меня в комиссариате чересчур долго?