Вознесение черной орхидеи
Шрифт:
Девчонки что-то кричат вслед… голос Лекси, на повышенных тонах, но обращается она не ко мне… Ощущение как минимум трех чужих взглядов в спину. Как же это знакомо, забыть бы, стереть из памяти, вытравить, исправить, переписать… Почему нет такой возможности? Меня никто не догоняет. Я просто иду, не разбирая дороги. Пустынный парк - дождь всех разогнал по укрытиям. Тем лучше, я уже не понимаю, где слезы, а где дождь. Мои слезы с недавних пор больше не теплые, они пронзают холодом…
Мне не поможет ни церковь, ни храм Сатаны. Меня не излечить. Только принять, впустить в себя… Может, там, в покое, эта боль получит шанс уснуть навсегда…
Мокрая скамья… Опускаюсь, натянув
Слезы катятся по моим щекам, смывая макияж. Знала бы, насладилась кофе вместо извращений с кистью и лайнером. Возможно, я заболею… пусть. Это же такой шанс для тебя. Забрать меня с собой, когда я буду заперта в стенах квартиры, в собственной постели. Сдерживая отчаянный всхлип, понимаю, что я должна перед этим успеть сделать что-то еще, попросить тебя там, где ты меня услышишь…
Пальцы не слушаются, с трудом находят визитку в недрах сумки… Потом пять минут на поиски телефона… Я набираю полные легкие сырого промозглого воздуха, перед тем как нажать кнопку вызова.
– Юля? – я не ожидала, что он ответит так скоро. Тем лучше. – Что-то случилось?
Конечно, ему трудно поверить, что я решилась, наверняка думал, что мне продали в супермаркете просроченное молоко или отказались обслуживать в салоне красоты.
– Валерий Дмитриевич, я хочу поехать с вами… на его могилу.
Он даже не удивлен, словно умеет предвидеть мои действия наперед. Я ошиблась…
– Конечно, Юля. Я очень рад, что ты позвонила. Когда у тебя заканчиваются пары?
– Уже.
– Я отправляю к тебе Сергея, ты его видела. – О, конечно, я помню этот «энимал плэнет» в собственной квартире. – Десять минут, никуда не уходи. Я буду ждать тебя на месте.
Вот и все. Скоро я буду так близко к тебе…
Почувствуй… Скажи, что я прощена и все еще любима. Ты мой кислород, ты мой глоток воды, мой ад и рай в одном флаконе… Только ты! Жди. Совсем уже скоро…
Дождь неумолим, а я промокла до нитки. Он безжалостно бьет по черному граниту надгробия, на котором замерли пятнами красной крови две гвоздики. Почему их должно быть четное число? Не надо искать в этом никакого подтекста, все просто. Ты и я. Они так красиво и органично вписались в эту тьму, легли крест-накрест на плоскости бездушного камня, капли дождя рассыпаются осколками бриллиантов по бархатным лепесткам. Дождь сейчас растерян. Он по инерции стекает мне за воротник плаща по промокшим волосам – я отказалась от зонта, а Лавров вместе с телохранителем оставили меня одну у могильной плиты. Может, оттуда проще целиться? Полчаса назад мне было все равно. Разве это не романтично – лишиться жизни именно тут, где открывается портал к нему, самому дорогому человеку?
Нет, конечно, это все игры моего больного воображения. Я смотрю, как разбиваются бездушные капли небесных слез. Я могу видеть только это. Даже не фотографию, на которой ты улыбаешься в камеру, небрежно облокотившись на капот дорогого автомобиля. Она на какой-то миг словно ожила… Человек на этой фотографии жив. Теперь я в этом уверена. Как и в том, что капли дождя бьют по пустому надгробию.
Валерий Лавров останавливается за моей спиной. А он был не далек от истины, когда просил меня не плясать на могиле своего сына. Потому что мне хочется!
Я думала, упаду на
– Сколько ему на этой фотографии? – Не поворачиваюсь, смотрю на гвоздики. Мне кажется, они шевелятся, хотя еще немного – и они пустятся в пляс прямо на надгробии, компенсируя то, что не сделала я.
– Двадцать пять. – Я скорее чувствую, что Лавров улыбается. – Представляешь, я отменил все дела на работе, чтобы провести с ним этот день рождения. Даже Ларису уговорил отменить свое присутствие на светском рауте. И что ты думаешь? Он остался? Новый автомобиль требовал немедленного тест-драйва. Мы его увидели только утром следующего дня.
Я поворачиваюсь, не успев сообразить, что именно так смутило меня в интонации голоса… В нем нет надрыва. Нет боли и сожаления, свойственных воспоминанию. Улыбка. Гордость. Тепло. Но не боль и не вселенская грусть! Несколько замерших во времени секунд, кажется, даже капли дождя зависают, замедлив свое падение. Меня охраняет от них купол черного зонта, но даже этот купол сумеречной тени не в состоянии скрыть метаморфозы в поведении стоящего рядом мужчины. Он не успевает опомниться, заметив, как пристально я за ним наблюдаю, и спешит надеть маску почти пришедшего в себя от горя примерного отца. Поздно. Мне многое становится понятным.
– Ты в порядке, Юля? – сухой официальный тон. А я на пределе, и мне хочется рассмеяться. Неужели он думает, что я ничего не чувствую? Это не могила! Это театральная декорация!
– Зачем вы врете? – я устала, промокла до нитки, и не вполне понимаю, чего хочу больше – прекратить этот фарс или убедить саму себя в том, что никто не погиб. Я бы это ощутила! Тебя нет рядом. Мне кажется, я ощутила даже твою насмешливую улыбку, так зеркально похожую на ту, которой улыбался твой отец. Кого вы оба пытаетесь обмануть, или ты забыл, что мы проросли друг в друга невидимыми цепями-креплениями, у нас в руках – бесценный дар считывать сердцебиение друг друга, поток мыслей и переживаний, до самого последнего жеста и неосознанного движения? Эта новоприобретенная суперспособность пришла ко мне с ответной любовью к тебе. Разве могла она родиться при ином раскладе, если бы я не прочувствовала тебя до мельчайшей клеточки, до самого неуловимого обрывка мысли, до всей глубины твоей одержимости с привкусом боли?
– Что ты хочешь мне сказать? – в голосе Лаврова стынет равнодушие.
– Там же нет никого! – обличающий жест в сторону надгробия. - Вы договорились меня свести с ума! Я говорю вам, хватит! Я все осознала!
– Ты устала, Юля. Тебе нужно выпить. Я не виню тебя, это тяжело. – Он пытается обнять меня за плечи, я с трудом сдерживаю желание вырваться. Просто понимаю, насколько это будет неуместно, хотя бы из уважения к тем, кто действительно погиб и лежит в сырой земле за соседними ограждениями. Сравнительный анализ работает против утверждений Лаврова и в мою пользу. Над иными памятниками и крестами словно зависла неразрывная тяжелая тень, переплетение боли, неотвратимости, слез близких людей, от них даже веет холодом, но здесь… Тут не то что нет обрывков сверхъестественного тумана, здесь легко и… пусто. Мои каблуки вдавливаются в утрамбованный грунт, под которым такая же пустота. Это высший дар провидения, и ему меня не обмануть!