Возраст третьей любви
Шрифт:
Она зажмурилась и быстро помотала головой, словно прогоняя наваждение.
– Я завтра подготовлю документы на выписку, – сказал Юра. – И завтра вечером мы уже можем… Завтра уйдем домой вместе.
Он замолчал, наконец ясно высказав то, о чем до сих пор они оба говорили обиняками, как будто только предполагая… А что, если она сейчас скажет: нет, это невозможно?
– Да, – кивнула Сона, опустив глаза. – Мы все-таки зачем-то попробуем, да?
Юра настолько поглощен был единственным желанием, что и в самом деле ни минуты не думал о родителях, об их реакции. Да и какой, если вдуматься, могла быть их реакция? Сыну двадцать шесть лет, закончил
Так оно и получилось, как он предполагал. Когда в тот же вечер Юра сказал, что завтра придет с женой, которая пока еще лежит у него в Склифе после Армянского землетрясения, – это вызвало только краткий столбняк. Да и то не у всех. Полинка – та сразу завопила:
– Юрка женится! На восточной красавице!
И, пока родители приходили в себя от легкого шока, выяснила у брата, что его жена не грузинка, а армянка, но все равно красивая, как царевна Тинатин из книги «Витязь в тигровой шкуре», что жить они будут в гарсоньерке, что свадьбу устраивать не надо, потому что Соне совершенно не до свадьбы после всего, что с ней случилось, и это надо понять.
– Но как-то странно… – наконец выговорила мама. – Не говорил ничего никогда… И почему же ты нас с ней даже не познакомил?
– Вот завтра и познакомитесь, – сказал Юра. – А не говорил ничего – ну что было заранее говорить? Я же не знал, согласится ли она за меня выйти…
– Слышала бы это покойная бабушка! – вдруг улыбнулся отец, до сих пор не проронивший ни слова. – Что кто-то может не согласиться за тебя выйти!
Папина улыбка сразу разрядила напряжение.
Правда, Юра все-таки слышал в родительских расспросах некоторую настороженность и понимал, с чем она связана. В том, что Юра любит эту девушку, они едва ли сомневались. А вот она… И не зря ведь он сказал: после всего, что с ней случилось… Они и правда хорошо знали своего сына, и Юра видел, что родители пытаются понять, выспрашивая у него подробности: может, он просто из жалости?..
Ему странно было читать это опасение на их лицах. Если бы они могли чувствовать хотя бы половину того, что чувствовал он при одной мысли о Соне!
– Я в Армении два раза был, – сказал отец. – На атомной станции. Очень красивая страна, интересная – совсем другая…
По тревоге, мелькнувшей в маминых глазах, Юра догадался, что и эта мысль ее тревожит: все там другое, не только быт, и любовь, может быть, тоже другая… И как все-таки относится к Юре эта неожиданная Сона?
Они жили вместе уже месяц, и весь он прошел в такой постоянной, ни на минуту не прекращающейся тревоге, какой Юра не испытывал в своей жизни никогда, ни с одним человеком.
Особенно первая неделя была мучительна.
В эту первую неделю ему казалось, что он больше не выдержит лихорадочного напряжения, в котором все время теперь находился дома. Раньше он, наоборот, сбрасывал напряжение, приходя домой, и весь словно подтягивался, уходя на работу. Юра привык к этому ритму, иначе с такой работой, как у него, было и невозможно. И теперь ему тяжело было чувствовать себя взведенным постоянно, как забытое ружье.
Сона не могла к нему привыкнуть, он видел это – и решимость, которой он был полон сначала, потихоньку сменялась отчаянием.
И не с кем было об этом поговорить… Не то чтобы родители не поняли бы его, и уж точно поняла бы Ева, как всегда она его понимала.
Это было не просто стыдно – это было отвратительно и для него совершенно невозможно.
И Юра молчал, как привык он молчать в ситуациях, когда все равно ничего нельзя изменить, – и зачем в таком случае выворачивать душу наизнанку?
Чаще всего Сона просто ничего не говорила ему. Молчала целыми днями, иногда роняла короткие, какие-то машинальные фразы. В больнице Юра все-таки видел ее не целый день подряд – только во время обходов, процедур, ну, и во время этих нескольких разговоров, которыми она была ведь взволнована…
А не видел, как она просыпается утром, лежит, глядя в потолок пустыми глазами, не отвечает на вопросы, потом все-таки встает, ходит по квартире как призрак, что-то пытается сделать на кухне, пальцы не гнутся, все валится у нее из рук – и она в конце концов бросает все, садится и плачет, без всхлипов, без звуков, только слезы катятся из глядящих в одну точку глаз.
Смотреть на это спокойно было невозможно! Сначала Юра пытался объяснить ее состояние только неподвижностью рук. То есть Соне пытался объяснить, потому что ему самому не нужны были никакие объяснения, он не искал их для себя и был готов на все – только не на этот взгляд, не на это ее молчание…
Он привык к хорошо налаженному быту, он был до смешного чистоплотен, мама это знала и без усилий вела дом так, чтобы ни в чем не ущемлять Юриных привычек. Правда, к его собственному удивлению, выяснилось, что при такой постоянной и незаметной маминой заботе он каким-то образом умеет все делать для себя сам – все, в чем действительно нуждается. Это Юра в Армении понял – или просто именно там оказалось, что нужно-то ему очень немного?
Так что дело было не в быте, о который разбилась не одна любовная лодка. Юра не знал, куда на своей лодке плыть, и все чаще сомневался, что это утлое суденышко вообще приспособлено для плавания… Да еще приходилось следить, чтобы спутница не бросилась за борт.
И что по сравнению с этим значил не приготовленный к его приходу обед! Да пусть бы она вообще ничего не готовила, он согласен был есть одни бутерброды хоть всю жизнь, только бы Сона не замирала вот так на краешке стула, опустив плечи, как подбитая птица!
– Не обращай внимания, – уговаривал Юра, думая, что она переживает, может быть, из-за того, что не может нарезать овощи для салата. – Это же молодая редиска, ее лучше целую есть, даже с хвостиками!
Он показывал, как лучше есть редиску с хвостиками, пытался рассмешить Сону, но видел, что его попытки бесполезны.
– Не надо, прошу тебя, – сказала она наконец. – Ты же понимаешь, что я не из-за этого… Бедная твоя мама, представляю, как она переживает за тебя!
Надя заходила каждый день – приносила продукты, забирала что-нибудь в стирку, заодно как-то быстро прибирала в единственной комнате гарсоньерки… Юра радовался ее появлению. Сначала он боялся, что Соне тяжело будет общаться с его родными, и весь напрягался, когда кто-нибудь из них появлялся в квартире. Но вскоре он заметил, что только в мамином присутствии его жена старается выглядеть если не веселой, то хотя бы немного оживленной. Они даже вместе что-то делали на кухне, правда, всегда недолго: Надя все привыкла делать быстро и вовсе не стремилась под предлогом домашних дел понаблюдать за невесткой. Да и что было наблюдать – едва ли маме что-то могло быть неясно…