Возроди во мне жизнь
Шрифт:
— Об этом все говорят, сеньора, но вы правы, все это — наглая ложь.
У Ракель были необычайно живые глаза и тонкие губы; волосы она красила в рыжий цвет. Ее маленькие сильные руки отлично знали свое дело. Говорила она мало; все больше молчала и слушала. Именно поэтому я так удивилась, когда она вмешалась в наш разговор с Андреа.
Я потела в сауне, терзая себя неотвязной мыслью: а если он и в самом деле ее убил?
— Я не хочу умирать, — сказала я Андреа, она лежала напротив, на резиновом коврике, свесив голову с кирпичной лежанки, укрытая клеенкой до самых плеч. В эти минуты мы выглядели
— А уж сейчас в особенности, когда ты стала такой красоткой, — заметила она.
— Андреа, это не шутка, я не хочу умирать.
— Ты не умрешь, подружка, и ты вовсе не дура, — попыталась успокоить меня Андреа. — Ты знаешь своего мужа лучше, чем любая из нас, и уж конечно, лучше, чем все те сплетницы, которые рассказывают о нем подобные вещи. Но если на самом деле он совсем другой — то почему ты так встревожена? И если даже за измену он тебя не отлупил, то почему ты думаешь, что сделает это по какой-то другой причине?
— Ни по какой не сделает. Он все же не бандит с большой дороги.
— Ты уже убедила меня в этом, дорогая. Теперь я должна убедить в том, в чем ты только что убедила меня? А иначе почему ты без конца ноешь, что не хочешь умирать?
Разговор становился всё более задушевным. Мы придвинулись ближе, чуть ли не касаясь друг друга лбами. Андреа была очень красива. Вот так, без косметики, потея, сознавая собственную глупость и страх, я рассказала ей всё, начиная с лестницы Галереи Изящных искусств и ужина в «Прендес», и до того дня, когда я побывала в его квартире и почувствовала ее своей. Всё: прогулки по рынку, встречи в кафе, дневные походы в кино, вечера на концертах, рассветы, когда я мчалась в постель — в ужасе и эйфории одновременно.
— Что мне делать, Андреа? — спросила я.
— В данную минуту — заняться гимнастикой, — ответила она, целуя меня.
Глава 18
2 ноября этого года пришлось на среду, и Андрес решил, что мы отметим День поминовения усопших в нашем доме в Пуэбле. Он сказал, что пригласил нескольких друзей, и велел мне устроить прием. Я пришла в ярость при одной мысли о том, что придется развлекать гостей Андреса вместо того, чтобы быть рядом с Карлосом. И ладно бы он еще пригласил в гости приятных людей — так нет же: он пригласил заместителя министра финансов Менсу и его жену, всегда одетую как на ярмарку, министра сельского хозяйства, который был настолько туп, что не умел даже поддержать разговор, и других модных политических деятелей. Да-да, все эти политиканы как раз вошли в моду, и Андрес не упустил возможности пригласить их к нам на выходные. Он играл роль хозяина дома и любимца публики, а мне велел изображать первую даму.
Уж мне-то было хорошо известно, что такое выходные, когда в доме пятнадцать гостей, и всех нужно кормить трижды в день, плюс коктейли, печенье и кофе в любое время суток. Мне предстоял визит на кухню, где я столкнусь с пребывающей в дурном расположении духа Матильдой.
Весь четверг я ходила сама не своя, проклиная все на свете. Андрес предупредил, что мы выезжаем в пятницу
— А Фито не успеет довести страну до кризиса за время твоего отсутствия? — спросила я, думая при этом о том, какой невыносимо тоскливой станет моя жизнь без Карлоса. — Что он станет делать без кума-советника?
С Карлосом мы провели весь вечер вторника — гуляли по рынку, а потом по бульвару Хуареса.
Ужинали мы в «Паласе», сидя за столиком с видом на площадь. Я заказала угря, а он — устриц, я ела торт с мороженым, а он пил кофе-эспрессо.
— Я снял квартиру здесь, внизу, — сказал он.
— Могу остаться до часа, — ответила я.
Мы выскочили из ресторана и бросились в квартиру с балконом, откуда открывался вид на дворец и собор.
— Ну почему мы вынуждены скрываться? — вздохнула я.
— А почему ты в шестнадцать лет вышла замуж за генерала, кума президента?
— А я почем знаю? В шестнадцать лет все делают глупости. Сейчас мне тридцать, и я хочу сама распоряжаться своей жизнью, хочу жить с тобой, хочу, чтобы все эти старые клуши, что приходят на твои концерты, знали, что ты — мой. Хочу, чтобы ты взял меня с собой в Нью-Йорк, познакомил со своими друзьями. Хочу, чтобы ты освободил меня из клетки и всё рассказал генералу Асенсио.
— Но сейчас ты хочешь, чтобы я тебя трахнул, да?
— Да, — ответила я — и забыла обо всем на свете.
Уже прощаясь, я почти с удовольствием сказала ему, что уезжаю на четыре дня в Пуэблу — без него, зато с мужем, детьми и прислугой; уезжаю в свой дом, смесь монастыря и волчьего логова, с его коридорами, закоулками, фонтанами и кастрюлями.
— Как жаль, — сказал он спокойно.
— Да неужели? Как я вижу, тебе совершенно все равно. Счастливо оставаться! Натрахался вдоволь и передал другому! Скотина! — крикнула я, после чего захлопнула дверцу машины и велела Хуану трогаться.
Все утро пятницы я пребывала в ярости. В конце концов это заметила Лилия.
— Ты не хочешь ехать? — спросила она. — Странно, раньше ты любила возвращаться домой. Пуэбла — такой красивый город.
— Лучше расскажи, как тебе жених, которого нашел для тебя папа? — попросила я.
— Это очень хорошая партия, — ответила она.
Ей уже исполнилось шестнадцать. У нее была изумительная грудь, длинные крепкие ноги, живые блестящие глаза и уверенная улыбка.
— Эта твоя партия — изрядная сволочь. Семь лет он жил с Хорхиной Летоной, а теперь имеет наглость свататься к тебе — юной, свежей, невинной девочке и по странному совпадению дочери Андреса Асенсио. Ты хоть понимаешь, что ты для них — предмет торга?
— Зачем ты все так усложняешь, мама? Сдается мне, ты просто не хочешь расставаться с Карлосом на целых четыре дня.
— Да при чем здесь Карлос? — отмахнулась я.
— Да я уж вижу, что ни при чем. Ты поедешь кататься верхом? — спросила она, смеясь.
— Не могу. Надо составить меню наших обедов и придумать, чем развлечь гостей.
— Как ты всегда суетишься, — сказала она и удалилась, стуча каблучками.
Пятнадцать лет назад я была такой же, как Лилия. Когда я начала перво-наперво думать о том, что ему приготовить, а потом уже о собственном желании покататься верхом?