Возрождение Бога-Дракона
Шрифт:
Убираю огонь и двигаюсь дальше в темноте, потому что, этот путь, кажется, нужно проходить именно так. Где-то капает вода, слышится завывание ветра. Я ощущаю справа лестницу и поднимаюсь по ней. Как только этот мальчик не побоялся идти тут один? Впрочем, я ведь не знаю, каков его Талант. Быть может, он прекрасно ориентируется в темноте.
Я поднимаюсь, приоткрываю старую скрипучую дверь и иду дальше. Впереди начинает светлеть. Подъезд — еще более заваленный мусором и хламом, чем тот, который я только что миновал. Еще одна длинная лестница наверх, и в конце ее — прямоугольник света…
Я узнал этот мир сразу, как только выбрался наружу. Я заходил сюда время от времени — когда социально-порядочная маска, которую я был вынужден носить, сидела уже в печенках, а срывать ее в ШАД или в Эленгарде не позволяло желание сохранить хорошие отношения с Бьянкой и герром Рихтером Эзенхофом.
Клаус, однако, вряд ли окажется приспособлен для жизни в этом месте. Уж каким бы ни был его Талант, он не сроден моему, это точно.
Грязные, в ржавых подтеках и в пятнах отлупившей штукатурки, дома смотрели на меня пустыми глазницами окон. Поблизости никого не было видно. Как далеко успел забраться Клаус? Я полузакрыл глаза и постарался «вчувствоваться» в окружающий мир. Я как будто бы стал больше — много больше — и продолжал стремительно расти, захватывая дома и улицы… Я ощущал землю, стянутую многочисленными слоями асфальта, роящиеся в воздухе звуки и запахи, воду в лужах и влагу на стенах домов — здесь недавно прошел дождь… Земля, воздух, вода… Для полноты не хватало только огня, но мне сейчас он и не был нужен: вряд ли бы он помог мне найти пропавшего мальчика.
Наконец, я услышал крики Клауса и даже почувствовал прикосновение его кожи, когда, сбитый ударом на землю, он упал в грязную лужу. Без сомнения, Клаус должен был казаться местным жителям лакомым кусочком: чистенький, ухоженный, без каких-либо явных болячек или врожденных уродств, которые, из-за радиационного заражения, имели тут почти все. Такой раб может дорого стоить.
Я побежал в ту сторону, где находился Клаус. Видимо, когда я психокинетически прикоснулся к нему, он также ощутил мое присутствие, потому что в ответ я ощутил отчаянный эмоциональный импульс. В ШАД нас учили чувствовать друг друга издалека — в качестве одного из первых упражнений на занятиях по экстрасенсорному восприятию. Упражнение было построено в виде игры в прятки, в которую играли все, вне зависимости от личного Таланта: хотя Талант каждого из нас, конечно, раскрашивал личное восприятие так, как было свойственно ему. Я, выполняя это упражнение, обычно ощущал духов лучше, чем людей, а землю и воду — лучше, чем строения и машины. Безусловно, моя нелюбовь к людям и в целом восприятие мира людей как «чужого» напрямую были связаны с особенностями моего Таланта.
Во время пробежки я ощутил на себе перекрестное внимание нескольких людей, прятавшихся в пустующих домах, но интереса они моего не заслуживали, и поэтому я просто продолжил двигаться дальше. Все, что у них тут осталось из оружия — топоры и тесаки, ну и немного огнестрельного, ценившегося с каждым годом все больше. Это просто смешно. Не более опасно для меня, чем козлиные рожки — для волка.
Я заскочил в переулок, и увидел, как два здоровяка скручивают руки Клаусу. Один — неестественно огромный (без сомнения, мутант), с багровой, похожей на дыню, опухолью, закрывающей левую половину лица. Множество порезов и болячек на черепе — вперемешку с пучками всклоченных волос. Одет во что-то такое же широкое и просторное, как и он сам. Вооружен автоматом и тесаком. Второй — без видимых уродств, с короткой бородой и гладко выбритым черепом. Лицо — от подбородка и до окончания лба, от правого уха до левого — украшает крест, нанесенный синей краской. Я уже встречал здесь мужчин с таким рисунком на лицах: насколько я понимаю, рисунки означали принадлежность к какому-то местному военно-религиозному ордену, члены которого проходили неплохую — по местным меркам — физическую подготовку. Мне на их физическую подготовку было абсолютно плевать, потому что сердца устроены одинаково и у спортсмена и у торговца, и лопаются, когда я сжимаю их, так же без каких-либо отличий — однако, большим количеством отправленных на тот свет ребят с синей раскраской я похвастаться не могу, поскольку у них, помимо физической подготовки, имелось еще какое-то интуитивное «чувство жопы», и столкновений со мной они
Мужчины заметили меня в тот же момент, когда я увидел их. Я двинулся к ним, и плешивый бугай, заулыбавшись, пошел навстречу: один раб хорошо, но два — всяко лучше. Я не мог удержаться от усмешки, ощущая, как пульсирует во мне и вокруг меня вокруг нагнетаемая моим Талантом сила. Оружие не поможет ему, даже если он вдруг почувствует опасность и захочет выстрелить издалека: мы были уже достаточно близко, и патрон просто взорвется в стволе автомата, когда он нажмет на курок. А когда мы сблизимся еще больше, я сделаю с его сердцем, глазами, суставами и кровеносными сосудами тоже, что прачка делает с выстиранным бельем, когда принимается его выжимать.
Бородач окликнул товарища и, стоило тому обернуться, отчаянно замотал головой, что-то тихо говоря. Лицо гиганта выразило недоумение. Бородач продолжал говорить, постоянно стреляя глазами в мою сторон; я чувствовал, что он обеспокоен, даже испуган. Гигант, явно удивленный поведением товарища, пытался возражать, но был жестко оборван. «Тгейче-мхгал», — эта реплика бородача поставила точку в разговоре. Бородач схватил Клауса, поставил на ноги, разрезал веревки и толкнул мальчика ко мне, после чего поспешно поднял руки, демонстрируя пустые ладони в жесте, который мог означать как капитуляцию, так и просьбу успокоиться и не проявлять агрессию. Клаус быстро пошел мне навстречу. Поначалу он почти бежал, потом его шаги замедлились, и под конец он шел едва ли не через силу. Если бородач и обладал какими-то эмпатическими способностями, то у Клауса они были развиты намного сильнее, и он куда яснее чувствовал мое состояние. Памятуя о случае Ольгертом он, наверное, гадал, не искалечу ли я его за то, что он ослушался и, обнаружив раумлогический проход, вошел в него сам. Жестом я показал себе за спину, он все понял и поспешил покинуть переулок. Я повернулся и двинулся за ним следом.
Мне хотелось убить тех двоих, которые едва не продали Клауса в рабство, но я ощущал, что этот поступок повлечет за собой какие-то изменения в той силе, что была мне подвластна, и совсем не был уверен, что желаю этих перемен. В рамках тех правил, которые я устанавливал для себя самого и для окружающего мира (в той мере, в которой мог на него повлиять) — не было причины, в силу которой я мог бы их убить. К сожалению, они не дали мне повода. Конечно, эти правила были сугубо моими, и я мог произвольно поменять их, но это — я чувствовал — не осталось бы без последствий. Перейдя черту между убийством из мести, ради самозащиты или ради достижения некой значимой цели и убийством, вызванным одним только желанием убивать, изменился бы я сам, а я не хотел такой перемены. И хотя я рассматривал эту реальность как нечто вроде собственного охотничьего загона, я никогда не убивал здесь людей просто так. Нет, когда я приходил к ним, и они всегда нападали сами, движимые страхом или желанием ограбить меня или заполучить в рабство; я мог убить за насмешку или плевок, но все же первым начинал не я. И вот теперь, сопровождая Клауса к подъезду, где начинался раумлогический проход, я размышлял о том, как изменился бы мой Талант, если бы я все-таки убил этих двоих. Да, мои способности к разрушению в результате стали бы сильнее, в этом я почти был уверен. Но что бы я при этом утратил?..
В «Очерке о мифических существах, имеющих реальные прообразы» словом тгейче Рихтер Эзенхоф называл убитых детей, вернувшихся в мир живых в виде злобных мстительных призраков, и наделенных, вдобавок, значительной магической силой. «Мхгал» на языке той реальности, в которую сегодня так опрометчиво заглянул Клаус означало что-то вроде военного предводителя или вождя. В общем, крашенный бородач назвал меня предводителем детей-призраков, и это было забавно, потому что он почти попал в яблочко: для этой реальности путешественники из «моей» Земли и были кем-то вроде призраков, случайно или намеренно забредших в чужой для них мир.
Мы вошли в заветный подъезд и стали спускаться вниз, в подвал. Так или иначе, раумлогический талант раскрылся сегодня у всех — кроме нытика, с которым, не смотря на все различия, у нас все-таки было кое-что общее: он не хотел учиться, ожидая, что ему все разжуют и положат в рот, а я не хотел его учить. Мы присоединимся к остальной группе, а затем вернемся в привычный мир; я отправлю Бьянку вместе с этими детками в ШАД, а сам уединюсь где-нибудь и немного помедитирую вдали от общества, пока мое желание убивать не пропадет окончательно. Это желание было сродни сексуальному возбуждению, оставшемуся после незавершенного полового акта — хотя, если по дороге до дома мне кто-нибудь нахамит, я просто закончу на «своей» Земле то, что так и не сделал в соседней реальности.