Возрождение
Шрифт:
Подмостки устраивает друг Браманте. Он умудрился подвесить их на канатах, издырявив весь свод.
– Кто и как будет заделывать дыры, когда роспись завершится? – Поинтересовался я.
– Будет роспись, тогда и подумаем как прикрыть дыры, – отмахнулся Браманте.
Он лишь называет себя другом. Похоже, он в малой доле мой друг, а, может, и вообще недруг? Браманте вынуждает меня обратиться к понтифику Его Святейшество внимательно выслушал и позволил соорудить подмостки по моему усмотрению.
Мысль о сотворении мира захватила меня всецело. Я решился сделать эту работу один, потому-то и заперся в капелле. Ни учеников, ни подмастерьев, никого. Работал безудержно, засыпая на лесах в полном
Потом снизошло новое видение. Всевышний коснулся моей руки своею и прошептал:
– Где ты, там я…
Очнулся. Значит, Бог… был здесь? Нет, не то! Не был… Он – здесь! Я испытывал робость, касаясь моей Евы. Сейчас я исполнен силы… Таковым будет мой Адам… Сильный и божественно совершенный! Нет в мире разделения на людей и Бога. Все – Бог, бесконечный, всесильный, совершенный. Все и всё, что есть в мире – тело его. И я – Бог, и рука моя в его власти…
Божественное вдохновение управляет кистью, наполняя сиянием краски. Я – выражение Бога! Так пусть беспрепятственно творит он, проявленный во мне! Я воплотил себя в Адаме, а рядом – Бога, дарующего первочеловеку душу на жизнь и на вечность. Всё так, как было в видении. Творец коснулся указательного пальца моей левой руки… Почему левой? Я, Микеланьоло, – левша с рождения.
Вот почему могу бессмертье датьЯ нам обоим в краске или камне.Запечатлев твой облик и себя;Спустя столетья люди будут знать,Как ты прекрасна, и как тяжка жизнь мне,И как я мудр, что полюбил тебя.Донна моя, отныне ты – Ева! Под сводом капеллы я признал очевидное: все люди – Боги. Точнее, Боги и Богини! Одни проносят по жизни мужской лик Бога, другие – женский. Только вот несём мы этот лик по-разному. Каждый сможет без труда домыслить, как несём. Не всегда на высоте… Но мы – на высоте, Донна! Так мы переживём себя и тлен, ибо любовь и Бог нетленны. Под сводом храма мы неразлучны как Бог и любовь. Сам Бог указует на священность нашей любви!
В Сикстинской капелле я явил миру совершенство и могущество Всевышнего, изобразив, как он разделяет свет и тьму. Показал, как Творец созидает солнце и луну. Я выразил Бога, благословляющего землю.
Наделенный силой творить, уже не мог прервать работу до тех пор, пока не заполнил фресками обозначенное пространство. Просветлённый ликом, я писал просветлёнными красками. Шестьсот квадратных метров живописи – невероятно! Но я сделал это!
Краски так ярки, так радостны! Это обычные краски, но они подобны взгляду человека. Замечала ли ты, Донна, что у одних людей взгляд отсутствующий, тусклый, у других – проникновенный, светящийся. Как взгляд передаёт внутреннее состояние человека, так и краски зависят, очень даже зависят от внутреннего состояния художника. Если творить одухотворенно, то краски могут прожить вечность. Сотворенная в духе живопись пребывает вне времени, потому-то она и не увядает с годами.
Четыре года я не замечал усталости и не заботился об удобствах. Божественный труд по библейским сюжетам мир увидел в День всех Святых. Я намеревался пройтись по фрескам посуху, так как это делали старые мастера, не вышло: леса уж разобрали, и мне не позволили их восстановить.
– Не сделать ли капеллу красками и золотом побогаче? Бедновато, бедновато, – размышлял понтифик.
– В те времена люди золота на себе не носили, – я был непреклонен, – а те, кто там изображены, и богатыми-то никогда не были!
Так всё осталось,
Я – мастер, зачарованный своим творением: каждый мазок в нём пронизан величием и силой абсолютной любви. Всякий раз, вглядываясь в купольную роспись капеллы, я смотрю, Донна, в глаза самому Богу.
Удел искусства более велик,Чем естества! В ваяньи мир постиг,Что смерть и время здесь не побеждают.Натруженные титаническим трудом руки ноют несносно: они не знали пощады ни дня. Мои руки творят как руки Бога! «Некрепко любим то, что плохо зримо. – Я улыбнулся ночи. – Донна зрима ясно и Бог отчетливо зрим. К утру рукам будет полегче». Благословенный сон снизошёл на моё скромное лежбище…
Двадцать лет спустя провидение снова призовёт меня в Сикстинскую капеллу. Мне предстоит сотворить для неё колоссальную по размеру и размаху фреску «Страшный суд». Я опять обойду путь иконографии традиционной. Пять лет жизни станут годами вдохновенной работы. Людское скопление, где праведников едва ли можно отличить от грешников. Людская нагота, как телесная, так и духовная… Когда человек более всего уязвим? Когда он наг. И всё это племя людское – оно от Бога и пред Богом… И каждому человечищу здесь уготовано держать ответ за свои деяния, за чистоту дарованного ему лика.
Я стану воплощать замысел под шепот стихов Данте. У меня превосходная память и я, читая «Божественную комедию», не единожды, смог запомнить текст без изъянов. На фреске появится сам Данте Алигьери – человек большой и гордой души, отмеченный суровой судьбой, изгнанник сострадающий, мятежный, скорбящий и радостный. Я буду восхищаться им, увидев его в полный рост. Живое сердце может накрепко соединить людей, разделённых временем. Моё сердце найдёт в прошлом великого флорентийского поэта.
Я говорю о Данте: не нужныОзлобленной толпе его созданья, —Ведь для неё и Высший Гений мал.Будь я, как он! О, будь мне сужденыЕго дела и скорбь его изгнанья, —Я б лучшей доли в мире не желал!В 55 меня объявят мятежником, и я укроюсь в горах и лесах Сполето среди отшельников. Именно там, в Монтелупо, обрету устойчивый мир внутри себя. Вскоре меня помилуют, и я вновь вернусь в Рим…
Я родился в горах Тосканы, в небольшом городке Капрезе. Провидение подарило мне особое детство в местечке Сеттиньяно [8] . Подрастал в чужой семье, моей кормилицей стала жена камнетёса. Первая музыка, что я запомнил и полюбил, – звуки распила и рубки камня. Их я впитывал с грудным молоком, ими пропитался насквозь. Первыми моими игрушками были осколки мрамора и резцы.
8
Сеттиньяно (Settignano) – тосканский городок с потрясающим панорамным видом на Флоренцию. Расположен на северо-востоке от Флоренции. Сеттиньяно – любимое место отдыха Джованни Боккаччо, Микеланджело Буонарроти, Никколо Томмазео, Габриэле д’Аннунцио, Лео Штайн. Некоторое время в этом месте жил Александр Блок.