Возвращайся сейчас

А хорошо было бы сейчас искупаться, подумал я. Жаль, не получится.

Мы шагали через лес, растянувшись гуськом: впереди Людвиг и Магда, следом Жека, я — замыкающий. Людвиг уверенно переставлял длинные ноги в новеньких джинсах и кремовых кроссовках. Недавно прошелестел в кронах дождь, изумрудно-солнечный лес весь лоснился влагою, но сверхаккуратный Людвиг умудрялся не изгваздать ног, хотя остальные промокли почти по пояс. Здесь не было и подобия тропинки, и наш путь змеился через кусты дикой малины, крапивные джунгли и хрустящие кипы валежника. Густо пахло смолой и прелым деревом. Искрами хрусталя переливалась в паутине

В зарослях орешника сердито захорькал вальдшнеп, с треском поднялся и бурой молнией шарахнул над прогалиной. Жека невольно подпрыгнул, но тут же взял себя в руки и изобразил снисходительней интерес к пернатому. Магдалена рассмеялась:

— Птица говорит, ты топаешь, как лось. Слышно далеко.

Она говорила с польским акцентом, шикая и путая ударения: далеко, топаешь.

— Дура твоя птица, — ощетинился Жека. Быстрые солнечные жуки роились в соломенной жекиной шевелюре, — если захочу, я могу ходить бесшумно, как индеец! Просто сейчас не надо.

— Зверь все равно почует. От тебя на весь лес пахнет конфетами, — лукаво улыбаясь, Магда наклонила голову, откинула непослушный русый локон, — никогда не видела, чтобы хлопчик так любил шоколад.

— Сама унюхала или тоже кто сказал? Вот расскажу Петру, что дразнишься. — И Жека зачем-то прикрыл набитые конфетами карманы.

Сейчас, подумалось мне. Сейчас. Выйдем на очередную прогалину, а там — колючая проволока, блок-посты, автоматчики: «Стоять! Лицом на землю!» — вот и все купание. Мы шли уже около часа, и я вздрагивал при каждом подозрительном звуке, но лес оставался величественно спокоен — царапающий кронами небо, дикий, излюбленный Шишкиным русский лес. Я невольно покусывал губу, пытаясь задавить раздражение на Магду, что подала идею искупаться, на Жеку, ее горячо поддержавшего, и Людвига, взявшегося нас отвести короткой дорогой. Но больше я злился на себя самого — за то, что поставил любопытство выше чувства долга. И я не удивился, когда в висках запульсировала ноющая боль.

Кусты орешника разошлись в стороны, и мы оказались на поляне. В ее центре, похожий на гигантский муравейник, высился поросший тимофеевкой холм — Людвиг взошел на него, как паломник на священную гору и поднял голову к небу. Там, в звенящей бирюзовой выси раскинул крылья сокол. Внезапно Людвиг оглушительно свистнул, и — я мог бы поклясться — птица в ответ покачала крыльями.

Если сейчас рассевшиеся в секретах автоматчики не услышат нас — будет чудо, подумал я.

— Эге-ге-ге-гой! — подвыл Жека, карабкаясь на холм следом за Людвигом.

Магда подошла ко мне, с улыбкой протянула большое красное яблоко. Серая охотничья куртка с капюшоном, джинсы, калиновый свитер с широким воротом — точь-в-точь студентка из стройотряда прошлого века. В зеленых глазах лукавые искорки:

— Не устал, Ян?

— Некстати голова разболелась. — Сквозь зубы сообщил я. — Тебя не беспокоит, когда он… вот так?

— Людвиг? — Девушка из-под ладони взглянула на вершину холма. — А что бояться? Людвиг всегда находит дорогу.

Идиотский шум, свист, вот я о чем — хотелось сказать, хотелось закричать мне. Я сдержался. Откусил большой кусок яблока и принялся жевать, чувствуя, как в его сладости тает напряжение, уступает веселой бесшабашности: будь что будет, и черт с ним. Сокол в зените описывал круги, и я представил мир его глазами — бескрайний темно-зеленый океан и гряда невысоких поросших соснами гор на горизонте, похожих на разлегшегося посреди леса дракона.

— Спасибо, Магдалена.

— Спасибо и тебе, — загадочно сказала она.

Людвиг указал посохом на юг: — Туда!

Теперь дорога стала удобней. Под ногами зашуршала опавшая хвоя, а над головой негромко поскрипывали уходящие в небо стволы корабельных сосен. Жека вприпрыжку скакал впереди нашего проводника, немузыкально распевая что-то во всю мощь своих двенадцатилетних легких.

Что лукавая полька имела в виду — «спасибо и тебе»? Иногда я решительно не понимаю ее. Головная боль усиливалась. Словно что-то сдавливало черепную коробку, тугими толчками откатывалось в затылок. Господи, дай силы выдержать это. Отчего я не захватил аспирин? Интересно, у этих любителей купания есть аспирин?

— Эхой! — закричал Жека и вдруг пустился бегом. Людвиг бросил посох и побежал за ним.

Мои ноги вросли в мох. Колоннада сосен качнулась перед взором, и я вдруг осознал, что сердце колотится, как после подъема по высокой лестнице. Магда со смехом взяла меня за руку:

— Идем, Ян. Ну все же хорошо! Идем купаться. Давай — кто первый добежит до воды?

В нескольких шагах впереди лес обрывался, словно кто-то провел черту, и начинались сахарные дюны. Соленое, напитанное йодом дыхание бриза коснулось моего лица. За рощицей тонконогих пальм, за маленькой лазурной лагуной, раскинулся до горизонта огромный и живой — горящий, как черное золото в лучах тропического солнца, океан.

— Вы все живете здесь, в Лесном городке?

— Ну а где еще жить-то, не в лесу же, ага?

— Скажите, люди сами сюда приходят, по своей воле?

— А ты сам-то, сынок, по чьей воле тут?

— Я-то — делаю репортаж о Лесном городке. Если не прекратите отвечать вопросом на вопрос, придется рассказать Петру.

Схитрил — с Петром я еще не познакомился. Мой собеседник крякнул, поскоблил шершавой ладонью бритую голову. Пока он собирался с мыслями я выключил диктофон и ждал. Собеседника звали Джанкой (настоящего имени он и сам не знал). На вид я дал бы ему лет шестьдесят пять — семьдесят. Лицо сухое, маленькое, в морщинках — всегда плохо выбритое, с клочьями седенькой щетины. Бесцветная колхозная телогрейка, измятая, но чистая. Вельветовые брюки, новенькие васильковые кроссовки Nike с белыми шнурками. В выцветших глазках Джанкоя раз и навеки отпечаталось выражение безмерного удивления и в то же время покорности судьбе. За обрывками недоговоренных фраз представлялась мне тяжелая и грустная биография.

— Приходят люди отовсюду, — сказал он наконец (я включил диктофон), — самые разные люди. Никого на аркане не тащат. Но доходят не все, ты и сам, наверное, знаешь-то: хреновых людей лес обратно заворачивает. А место здесь доброе, благостное.

— Святое место?

— Я, сынок, большевиками воспитан, в поповщину не верю-то.

— Вот как. Ну а чем люди здесь заняты?

— А кто чем, ага, — неопределенно взмахнул рукою Джанкой.

Не получалось интервью. Старик чего-то стесняется, понял я. Наверное, о таких вещах здесь вслух не говорят, они должны быть без объяснения понятны всем. Джанкой сидел передо мной на лавке, нахохлившись, похожий на побитого жизнью удивленного грача.

— Петр говорит вам, что делать? — спросил я осторожно, — вы собираетесь вместе, поете хором, работаете в поле?

— Ты все не так понимаешь, ага, — Джанкой понизил голос, — Никто здесь не говорит чем заниматься. Всяк делает, что пожелает. Хошь, работай, хошь валяйся на лугу день-деньской, хошь лови рыбу в речке. А мне здесь помогли, ага. Я ведь, сынок, пил страшно, много лет пил. Все по вокзалам, да подвалам, стыдно сказать… когда сюда пришел, на мне места живого не было: весь в язвах. Кони готовился отбросить.