Возвращение Будды
Шрифт:
Внезапно Виталий Витальевич ощущает благодарность к женщине Цин-Чжун-Чан -- она смолчала и скажет о проволоке при допросе. Он берет ее вялую руку и жмет. Она улыбается: у ней совсем молодое лицо и тоненькие круглые брови. Она слегка коротенькими мягкими пальцами касается его лба и говорит:
– - Ляр-ин!..
"Это, наверное, значит люблю или что-нибудь в этом роде", -думает профессор.
Он ждет когда сильно заскрипит снег: люди, ловящие других, ходят тяжело и быстро. Сильно
Долго спустя, Дава-Дорчжи приводит трех мужиков. Один из них рыжебородый, в овчинном бешмете со сборками, тычет пальцем на статую и говорит другому:
– - Этот?
У спрашиваемого детское розовое лицо и совсем мужской хриплый голос:
– - Много работы, дяденька...
Они ходят вокруг Будды, стучат пальцами и хвалят хорошую медь. Дава-Дорчжи проводит рукой по лицу Будды, по складкам его одежды и внезапно отскакивает. Губы у него скрючены, он брыжжет слюной в уши профессора, толкает его кулаками в печень:
– - Ободрали, сволочи, всю проволоку дочиста... теперь я понимаю, почему они ушли от меня!..
– - Кто?
– - Солдаты... кто!.. они постоянно выпроваживали меня из вагона, а сами ящик разбили и проволоку выдрали... Вы-то, вы-то чего смотрели?..
– - Мне! Мне! Мне?
– - Вам! Вам!.. вы же сопровождаете, вы тоже ответите, здесь на триста рублей золотом!.. Я-то подумал, почему так ящик легко раскололся?.. Попадись теперь они мне, я...
Он замахнулся кулаком и, обернувшись к крестьянам, крикнул:
– - Беретесь, что ли?
Рыжебородый мужик снял шапку. Лысина у него была тоже рыжая и широкий веселый нос в веснушках. Профессор улыбнулся ему. Мужик посмотрел на него и, улыбнувшись, протянул руку:
– - Здравствуйте, давно в дороге-то?
Дава-Дорчжи перервал нетерпеливо:
– - Ну, беретесь?!
Мужики осторожно переглянулись, и рыжий ответил тихонько:
– - Поди, так и на золотой не наскребешь. Ты как, Митьша, полагаешь?
Митьша в вязаном спортсмэнском шлеме и дырявом полушубке ответил уклончиво:
– - Бог его знат... главно, не русская штука... и слышать не приходилось. Из китайцев ен што ли, статуй-то?
Рыжий мужик решительно надернул рукавицы:
– - По работе и заплатим, мы тоже не живоглоты... сколько наскребем, столько и получите... еще влезешь с таким золотом, -- нонче ведь, раз-раз, да и к стенке!
Дава-Дорчжи вяло оперся о печку.
– - Скребите... поскорее. Задержите, прицепят теплушку, как я с вами... останетесь.
Мужики ушли за инструментом.
Остается самый младший. Он, ворочая сапогами солому, ходит по теплушке и смотрит во все углы. Кивая на женщину, спрашивает:
– -
Дава-Дорчжи глубоко всовывает руку в карман:
– - Нет.
Мужик хохочет:
– - Тоже продажна?
– - Нет, в долг даю.
Хлопая себя руками по полушубку, мужик наклоняется к уху гыгена и шепчет. Виталию Витальевичу вдруг становится противным его розовое светлоусое лицо. Дава-Дорчжи локтем отодвигает мужика от себя:
– - А ты попробуй.
– - Она по русски-то понимат?
– - Ты на войне был?
– - Не-ет...
– - Тогда не понимает.
Мужик нерешительно проходит несколько раз мимо женщины. Щелкнув пальцами, трогает ее за рукав, возвращается к печке:
– - Ну ее... еще заразишься... у меня жена.
Спит профессор плохо, мужики принесли дров, угарно несет теплом печка, воняют человечиной высыхающие одежды. Профессор стыдит себя, ворочается. Дава-Дорчжи сытый и сонный бормочет:
– - Блоха спать не дает, завелись...
Среди ночи Виталий Витальевич просыпается от шороха соломы. Ему кажется, что он угорел, -- во рту сухо. Через полузанесенное снегом окошечко -- на соломе синие пятна света. По соломе ползет человек. Это Дава-Дорчжи к женщине. Профессор закрывается с головой. Но от женщины гыген возвращается быстро. Профессор ощущает на себе его руку. Пальцы легко пробегают по телу, ощупывают одежду и сапоги. Гыген ищет даже в подушке и в соломе под подстилкой. Затем он возвращается. Он ищет проволоку.
Утром Дава-Дорчжи говорит:
– - Это русские ободрали Будду. Я честно везу его домой. Русские сорвали проволоку и сдирают позолоту. Но увеличивается святость божества от поруганий...
Три дня мужики соскабливали с Будды позолоту. Толще, чем везде, лежит позолота на лице Будды, на его круглых щеках. И вот красный, злой, медный выбегает из золота лик его. Губы его темнеют, и совсем внутри глаза вокруг статуи настлана шерстяная шаль, золото осыпается туда.
– - Выколотим, -- говорит рыжебородый.
На теле остается кое-где позолота: желтые, как прыщи, пятна. Совсем не могут снять золото с пальцев Будды.
За золото Будды мужики приносят мешок мерзлых булок, меру картофеля и дров. Они бережно завертывают шаль, на которую падали крупинки, и в газету -- листочки золота с лица. Потом рыжий мужик, вздыхая, жмет руки:
– - Продешевили мы, да уж...
Гыген выторговал еще кусок рваной кошмы. Из дров он устроил себе кровать. Он поминутно заставляет женщину подкидывать в печь поленья:
– - Если бы я догадался раньше... за проданную проволоку мы бы ехали спокойно. Теперь я простудился и меня знобит. Утянули...