Возвращение домой.Том 2.
Шрифт:
— Да хранит вас Бог, капитан Каллендер.
Когда он ушел, Гас сел на свое место и поглядел на бутылку виски.
— Придется раздобыть какой-нибудь пакет или корзинку. Не понесу же я ее на борт «Ориона» на глазах у всех.
— Мы что-нибудь найдем, — пообещала Джудит. — Привезешь это виски с собой в Шотландию.
— Уголь в Ньюкасл [29] .
— Что будет, когда ты вернешься домой?
— Точно не знаю. Доложусь в полковом штабе в Абердине. Пройду, видимо, медицинское обследование. Потом — отпуск,
29
«Возить
— Ты был очень болен?
— Не более, чем остальные. Авитаминоз, дизентерия, кожные язвы и нарывы, плеврит, малярия, холера. По приблизительным подсчетам, умерло шестнадцать тысяч британцев. Те, кто сошел сегодня на берег, — это лишь треть от общего числа пассажиров «Ориона»; остальные слишком слабы и были вынуждены остаться.
— Ты не хочешь рассказать? — О чем?
— О Сингапуре, о том, как все началось. Я получила тогда письмо от мамы, последнее письмо… Но оно ничего, в сущности, мне не сказало, у меня осталось только впечатление хаоса и смятения.
— Именно так все и было. Через день после нападения на Перл-Харбор японцы вторглись в Малайю. Гордонцы заняли оборону на побережье, но в начале января нас оттянули в глубь страны, и мы соединились с австралийской бригадой. К февралю мы отошли назад на остров Сингапур. Кампания была обречена на провал, у нас не было поддержки с воздуха, имелось всего лишь около ста пятидесяти самолетов — основные силы ВВС находились в Северной Африке. И потом эти беженцы. Все буквально кишело ими. Нас в качестве арьергарда послали на Дамбу. Мы удерживали позицию в течение трех-четырех дней, причем с одними только винтовками — снаряды кончились тут же. Поговаривали о бегстве на Яву или еще куда-нибудь, но все это были одни разговоры. А потом, через неделю после вторжения на остров, японцы добрались до водохранилищ, снабжающих Сингапур пресной водой. В городе оставалось не меньше миллиона человек, а японцы отключили водопровод. Это был конец. Капитуляция.
— Что было потом?
— Нас заключили в Чанги. Там было довольно сносно, и у охранников присутствовало чувство меры. Я попал в группу, которую отправляли вести восстановительные работы на разрушенных бомбежками улицах. Я освоился и стал настоящим ловкачом в добывании припасов и дополнительных пайков. Даже продал свои часы за сингапурские доллары и заплатил одному охраннику, чтобы он отправил мое письмо родителям. Не знаю, послал ли он его, а если послал, то дошло ли оно до дому. Теперь уж, наверно, никогда не узнаю. Еще он принес мне карандаши и блокнот для рисования, и я все эти три с половиной года ухитрялся пополнять его новыми рисунками. Что-то вроде документального архива. Правда, не для всеобщего пользования.
— Эти рисунки все еще у тебя?
Гac кивнул.
— На корабле. Вместе с моей новой зубной щеткой, новым куском мыла и последним письмом от Ферги Камерона, которое я должен доставить его вдове.
— И что произошло после, Гас?
— Нас продержали в Чанги месяцев шесть, а потом прошел слух, что японцы соорудили для нас прекрасные лагеря в Таиланде. Нас загнали в стальные фургоны для перевозки скота и повезли в Бангкок. Пять суток длилось это путешествие. В каждом фургоне по тридцать человек — о том, чтобы лечь, не было и речи. Нам выдавали
Бассейн опустел — няни повели своих подопечных на обед. Вода замерла в неподвижности. Гас взял со стола свой стакан и допил остатки пива.
— Все, — сказал он. — Больше ничего не скажу. Точка. — Он взглянул на нее, и по его лицу скользнула тень улыбки. — Спасибо, что выслушала.
— Спасибо, что рассказал.
— Хватит говорить обо мне. Я хочу услышать о тебе.
— Ах, Гас, все это так ничтожно с тем, что перенес ты!..
— Прошу тебя. Когда ты вступила в женскую вспомогательную службу?
— На следующий же день после смерти Эдварда.
— Эдвард… такая трагедия. Я писал Кэри-Льюисам. Тогда, после Сен-Валери, я был в Абердине. Мне очень хотелось приехать навестить их, но так и не получилось, а потом я отплыл в Кейптаун. — Он наморщил лоб, напрягая память. — Ты ведь купила дом миссис Боскавен.
— Да. После ее смерти. Я всегда восхищалась Дауэр-Хаусом. И теперь это — мой дом. Я зазвала к себе Бидди, жену Боба Сомервиля, и Филлис, которая работала у нас раньше, с ее маленькой дочкой Анной. Они втроем и сейчас там живут.
— Туда ты и вернешься?
— Да.
Она ждала. Он спросил:
— А что в Нанчерроу?
— Все по-прежнему. Разве что Неттлбед теперь не дворецкий, а садовник. То есть он, конечно, еще хозяйствует в доме и чистит костюмы полковника, но интересуется только своей фасолью.
— А Диана, полковник?
— Ничуть не переменились.
— Афина?
— Руперт был ранен в Германии и демобилизован по инвалидности. Они живут в Глостершире.
Она ждала.
— А Лавди?
Он внимательно глядел на нее. Она выговорила:
— Лавди вышла замуж, Гас.
— Замуж?! — У него было такое лицо, будто он не верил собственным ушам. — Лавди? Замуж? За кого?
— За Уолтера Маджа.
— За этого парня-конюха?
— За него самого.
— Когда?
— Летом 42-го.
— Но… почему?
— Она думала, что ты погиб. Она была абсолютно в этом убеждена. От тебя не было никаких вестей, ничего. Молчание. И она отчаялась.
— Не понимаю.
— Не знаю, смогу ли я тебе объяснить. Просто после Сен-Валери ее посетило это странное предчувствие, как будто откровение свыше, о том, что ты жив. И ты вернулся. Тебя не убили, и ты не попал в плен. Это заставило ее поверить в то, что между вами существует какая-то необычайно сильная телепатическая связь. После взятия Сингапура она опять прибегла к ней и изо всех сил о тебе думала, ожидая от тебя какого-то знака, ответа. Что ты не погиб, что ты жив. И не услышала ничего.
— Чего же она ждала — чтобы я позвонил по телефону?!
— О, Гас, попытайся понять. Ты же знаешь, какая она. Если уж она заберет что-нибудь себе в голову, ее невозможно переубедить. Она и нас всех заставила поверить… — Джудит поправилась: — По крайней мере, Диану и полковника.
— Но не тебя?..
— Я сама находилась в такой же ситуации. Мои родные были в Сингапуре — и никаких известий. Но я продолжала надеяться, потому что знала: надежда — это все, что у меня осталось. И о тебе я не переставала думать, не переставала надеяться до самого дня ее свадьбы, а после этого надеяться уже не было смысла.