Возвращение домой
Шрифт:
Ответы на все вопросы — там.
Эвелин редко возвращалась к старым тетрадям. За последние тридцать лет, пожалуй, ни разу. Она вообще старалась не думать о том периоде жизни, и больше всего на свете ей не хотелось перечитывать записи, полные боли.
Но бывает кое-что посильнее желания, здравого смысла, чувства самосохранения. Даже когда знаешь, например, что будет больно, если потрогать языком ноющий зуб, все равно не удержаться.
Все существо Эвелин вопило: «Нет! Не трогай! Оставь это!»
А дрожащая рука тянулась к верхней полке и вынимала девятый том из ряда.
Прижав дешевый переплет к груди, Эвелин протащила измученное тело к шезлонгу, стоящему у камина, и со вздохом легла. Дата, которую она искала, навечно врезалась в память. Судорожно вздохнув, она собралась с силами и трясущимися пальцами открыла майские записи.
«Я просто не в себе! Да-да! Меня может разорвать на части от восторга! Ларри Бейнбридж пригласил меня на свидание».
Эвелин печально покачала головой. Боже, какой молодой и какой глупой она была.
«Я все еще не могу поверить. Я пытаюсь щипать себя, но это не сон. Он в самом деле пригласил меня на свидание. Меня. Абсолютно скромную первокурсницу. Ведь я никто. А Ларри — старшекурсник и звезда футбольной команды, самый популярный парень во всем лагере. Он такой красивый. Такой хороший. Он может пригласить любую девчонку, а он захотел пойти со мной! Я такая счастливая!»
Эвелин откинулась на спинку шезлонга и закрыла глаза. Какая дура. О Боже. Ну как она могла оказаться такой наивной? Такой романтически невинной?
Ей и в голову не пришло задуматься, почему этот сердцеед заинтересовался робкой восемнадцатилетней девушкой. Эвелин открыла глаза и уставилась в потолок, прикусив нижнюю губу.
В восемнадцать лет она была так одинока, всеми заброшена, ее сердечко жаждало любви. Пританцовывая, без колебаний или вопросов, с радостью она вышла на следующий вечер из общежития под руку с Ларри. Не шла, а парила над землей, голова кружилась от романтических мечтаний.
А дальше — обвал.
Глаза Эвелин увлажнились, она заморгала и решительно перевернула страницу, перейдя к событиям следующего вечера. Она смотрела на буквы, и все внутри дрожало. Тот вечер навсегда изменил жизнь, оставив шрамы в душе.
Даже почерк стал другим. Прыгающим. Неровным. Буквы угловатые, колючие, кажется, они буквально кричали о боли.
«Он изнасиловал меня. Ларри Бейнбридж изнасиловал меня».
Даже теперь, после стольких лет, эти слова впивались когтями в сердце Эвелин. Боль терзала так, что ей хотелось плакать. Она оторвала взгляд от неровных букв, судорожно вздохнула. Она помнила, как писала, точно это случилось вчера. Оскорбленная, униженная, с единственной мыслью в голове — умереть, со слезами, текущими по лицу… Эвелин снова взглянула на страницу. Некоторые строчки расползлись от капнувших слез.
«Почему? Почему он так поступил со мной? Как он мог? Когда он кончил, то сказал, что я сама виновата. Что я дразнила его весь вечер, что я сама этого хотела. Но это неправда. Я не хотела. Клянусь, я не хотела. В какой-то миг мы просто поцеловались. Потом он меня повалил… срывая одежду».
Дрожь пробежала по телу Эвелин. О Боже…
«Я боролась с ним, но бесполезно. Он намного больше и сильнее меня. И это только злило его.
О Боже, мне было так больно! Я чувствую себя такой грязной. Такой оскорбленной. Когда он высадил меня из машины перед общежитием, я едва стояла на ногах, спотыкаясь, добралась до студенческого лазарета. Часть пути я проползла.
Дежурившая медсестра вызвала воспитателя и ректора университета. Я думала, они мне помогут. Но когда я сказала, что Ларри со мной сделал, они палец о палец не ударили.
Они мне просто не поверили. Воспитательница Киркленд сказала, что Ларри Бейнбридж хороший молодой человек, и если бы его не спровоцировали на это, ничего бы не случилось. Они сказали, что я сама пошла с ним, по собственному желанию, и не имею права кричать, что меня изнасиловали, что я сама поддалась страсти. Оба они — и Киркленд и ректор Хоув — ясно дали понять, что мне не позволят разрушить жизнь такому хорошему парню.
Это нечестно. Меня избили и изнасиловали. Но они вели себя так, будто Ларри — жертва, а не я.
Мне хотелось умереть. И сейчас хочется».
Эвелин долго смотрела на последнюю запись, потом медленно закрыла тетрадь.
Она действительно хотела умереть. Беседа с воспитательницей и ректором раздавила ее. Она молила Бога, чтобы он ниспослал ей смерть, но когда ее здоровое юное тело стало выздоравливать, она начала вынашивать мысль о самоубийстве. Эта мысль окрепла в один из ужасных дней через несколько недель, когда подтвердились ее наихудшие подозрения.
Она беременна, носит в себе ребенка Ларри Бейнбриджа.
Это был самый ужасный период в жизни Эвелин. Ни денег, ни семьи, к которой она могла бы обратиться… Никого, кто позаботился бы о ней.
Тетя и дядя — сестра матери Хелен и ее муж Джон — взяли Эвелин к себе после смерти родителей. Но они не любили племянницу, лишь выполнили, как говорили сами, «христианский долг», дав ей крышу над головой. За восемь лет, которые девочка прожила у них в доме, никто ни разу не улыбнулся ей, не хлопнул дружески по плечу. Наоборот, оба постоянно подчеркивали, что она для них обуза, попрекали куском хлеба и крышей над головой. А в день восемнадцатилетия объявили: пора самой заботиться о себе.
С горечью в сердце Эвелин отвергала неродившегося ребенка, зачатого грубым насилием, правда, несмотря на боль и гнев, она понимала, что новая жизнь внутри нее — такая же невинная жертва, как и она сама. Эвелин никогда не думала о том, чтобы сохранить дитя. У нее не было денег, сил и желания растить его. Больше всего она боялась, что никогда не сможет дать ребенку любовь, которой он заслуживает. А обрекать другое существо на детство без любви?..
Эвелин вздохнула и снова опустила голову на спинку шезлонга. Свинцовая тяжесть, ставшая неотъемлемой частью ее жизни, давила. Как все переменилось с тех пор. Когда была зачата Сара, изнасилование во время свидания не являлось преступлением. Если женщина была близка с мужчиной, к которому пришла на свидание, считалось, что все произошло по ее желанию, даже если она это отрицала. От всех последствий страдала только женщина. Если она хотела избавиться от «подарка», то рисковала расстаться с жизнью, делая аборт в какой-нибудь жалкой трущобной клинике.