Возвращение из мрака
Шрифт:
– Я и говорю, – усердствовал Камил. – Тем более без удилищ… Темный человек, Иван Михалыч. Я уж боялся, в спину пальнет.
– Он что же, при оружии?
– Откуда мне знать. Я не спрашивал, поостерегся. Бока оттопыриваются, а что там под одеждой? Может, гранатами обвешан. Теперь это запросто. Террор, одним словом.
Директор смотрел на него с тем выражением, с каким бандюга-контролер в городском автобусе смотрит на пойманную безбилетную старушку.
– Ладно, ступай работай… Попозже еще позову.
Через два часа произошло событие, надолго запомнившееся работникам станции и немногочисленным отдыхающим. На берег с воем сирен и с вращающимися мигалками вымахнули две ментовские «Волги» и закрытый армейский фургон. Почти одновременно из-за дальнего плеса вырулил ладный катерок без опознавательных знаков, с оранжевыми полосами на борту. Катерок причалил к острову, сколько-то там пробыл, но недолго, и на всех парах помчался к берегу. Пристал к дощатой пристани, и двое мужиков в маскировочной униформе сноровисто сгрузили с него носилки, на которых что-то лежало, упакованное в черный полиэтилен, по форме напоминающее труп. Мужики бегом донесли носилки до фургона и запихнули в салон под одобрительными взглядами выстроившихся в цепочку милиционеров. Через минуту вся кавалькада укатила с оглушительным грохотом. Будто их и не было. Только пыль взвилась столбом.
– Жмурика увезли, – прокомментировал Миша. – И Михалыч, Серый, тебя продаст, если захочет.
– Я-то при чем? – удивился Камил. – И откуда знаешь, что жмурик? Может, рыбу с катера глушанули. Менты же.
– На рыбе сильно не зацикливайся, не убедительно, – возразил Миша. – Но держишься правильно. Никто ничего не видел. Ты чего-нибудь видел, дядя Гриша?
– Что я могу видеть, когда у меня очков нет. Ты же, падлюка, и разбил третьего дня.
Все трое сидели за столом и упорно ждали обеда, но не было ни обеда, ни Галины-беженки.
– И все же, Серый, на твоем месте я бы Михалыча заранее подмазал. Сунь пару косых, пусть утрется.
– Думай, чего говоришь, – ответил Камил. – Откуда у меня такие деньги?
Третий разговор меня напугал. Саша позвонил ночью, около двух – и голос звучал словно очень издалека. Некоторое время я докрикивался: – Алло, Вишенка, Вишенка, это ты? – Наконец слышимость стала лучше, и сердце у меня урезонилось. Я сразу набросился с упреками: как же так, мать вся извелась, сколько дней в Москве, а мы не виделись… Ну объясни, объясни, пожалуйста, какие причины?
Вишенка сдержанно извинился, попросил набраться терпения – и вдруг…
– Отец, – сказал тоном, в котором не было и тени сантиментов. – Я, собственно, звоню по важному делу, по очень серьезному делу. К вам с матерью большая просьба.
– Да, Вишенка, – пробормотал я, чувствуя, как сердце опять помчалось галопом.
– На днях тебе позвонит человек, назовется Антоном Ивановичем. Вы должны будете сделать все, что он скажет.
– Что сделать, Вишенка?
– Ничего особенного. На время придется уехать из Москвы. Этот человек вас проводит. Может, не он сам, а кто-то из его помощников.
Как обухом по голове.
– Саша, не шутишь?
– Нет, папа. Так надо.
– Кому надо?
– Нам всем троим. Тебе, маме и мне.
– Объяснить ничего не можешь? Просто собрались и поехали, так? Саша, мы же не птицы перелетные.
– Там, где вы будете, мы увидимся. Слышишь?
Я слышал. Это меняло дело. Конечно, мы со Светой мигом отправимся хоть на край земли, лишь бы снова увидеть сына. Четыре года – это перебор. В нашей с ней жизни ничего не было важнее. Да и все понятно. В Москве ему грозит опасность, и нам грозит опасность. Он придумал, как ее избежать. Я не видел ничего противоестественного в том, что за родителей, мнящих себя умными, взрослыми людьми, все решает мальчик. Это же Вишенка, а никто другой. Он давно все решал за нас, можно сказать, с той минуты, как появился на свет. Мы не всегда это осознавали, но теперь, слава богу, прозрели. И потом – это вполне в духе времени. Наше поколение целиком оказалось банкротом, за исключением тех, кто на нашем банкротстве нажил капиталы. Но это мародеры, их не так уж много. Строки поэта о грустной улыбке сына над промотавшимся отцом, сказанные полтора века назад, – это про нас. Чего уж трепыхаться.
– Отлично, сынок. Я передам маме. Как только получим сигнал от Антона Ивановича, тут же выбежим на улицу с вещами.
– Мне нравится твое настроение, папа, – похвалил Вишенка.
Следующие два дня прошли как-то смутно. Утром я подъехал к Светлане, на наше место в скверике, и сообщил важную новость: сынуля, коего не видели четыре года, велел готовиться к бегству. Вопреки ожиданию, моя бывшая женушка проявила высокое чувство самообладания, не стала охать, ахать и причитать, и даже кстати, припомнила поговорку, что нищему, оказывается, собраться, – только подпоясаться. Это она-то нищая?
– Все правильно, – сказала она. – Я давно чувствовала, что к этому идет.
Загадочная фраза вполне соответствовала и моим ощущениям. В последние годы множество людей, подобных мне, ложилось спать и вставало по утрам со смутной уверенностью, что они приговорены. Однако далеко не всякий знал, куда бежать и когда. Мы со Светой спокойно, по-деловому обсудили кое-какие, чисто бытовые детали, то есть, что взять с собой, что оставить в Москве на случай (маловероятный) возвращения, и, обменявшись дружеским поцелуем, расстались.
Я поехал по вызовам, которые были на этот день, вечером рано лег спать, и спал до утра как убитый, без сновидений и кошмаров. На другой день тоже работал, чтобы не привлекать к себе внимания тех, кто, возможно, наблюдал за мной. Поужинал у Каплуна: они с Кариной отмечали какой-то свой очередной семейный праздник, но какой, не сказали. Карина приготовила замечательную пиццу и салат из креветок, мы долго сидели за столом и выпили на троих бутылку водки и две бутылки красного вина. Не помню, о чем говорили, но осталось тягостное впечатление, что в этом доме я лишний. А где не лишний? У Маши-Стеллы в прекрасном городе Туре? Две недели назад мы разговаривали по телефону (позвонил я, не пожмотился), и по ее тону, по напряжению в голосе, по чересчур заботливым расспросам о моем самочувствии понял, что кто-то у нее появился и она больше не связывает свои жизненные планы с россиянским аборигеном. Я не испытал сердечного потрясения. Наверное, наша любовь нам обоим пригрезилась. Наверное, это был затянувшийся лунный обморок. И все же дни, проведенные с нею, были лучшими в моей жизни, и я от всей души желал ей счастья. Кто-то из мудрых людей заметил, что настоящая любовь всегда незавершенная, всегда недолюбленная. Что ж, на том и успокоимся.
На второй день вечером, около одиннадцати, прозвонил телефон, и когда я снял трубку, прозвучал незнакомый мужской голос:
– Владимир Михайлович?
– Да, слушаю вас.
– Меня зовут Антон Иванович… Извините, что поздно. Но так складывается. Понимаете, о чем я?
Я ждал этого звонка, но все равно он застал меня врасплох. Но голос мне понравился: ровный, без излишних модуляций, уверенный. Кто-то из новых друзей Вишенки. Кто-то из его новой жизни, о которой мне ничего неизвестно.