Возвращение к любви
Шрифт:
— Где он? — спросил Мога. Не хотелось верить услышанному. Лишь вчера Максим встретился с Антоном перед зданием райкома партии; но, поскольку спешил — его ожидал Кэлиману, — ограничился рукопожатием; они пожелали друг другу доброго здоровья и разошлись.
— «Скорая» отвезла домой. Что еще оставалось? — Ион Пэтруц принялся вдруг раскачиваться из стороны в сторону. — Лишь недавно у меня в кабинете, были с нами еще Войку и Станчу, сморозил я глупую шутку. Не ходи на рыбалку, Антон, говорю, поймаешь рыбину кило на десять да и схватишь на радостях инфаркт. И вот, накаркал!
— Будь добр, Матей, отправляйся домой, — сказал Мога сыну. — Я вернусь попозже.
— Я с тобой! —
— Иди, Матей, — обратилась к нему Элеонора ласково, будто к собственному сыну. — Будь спокоен, я о них позабочусь, — кивнула она в сторону Моги и Пэтруца.
— Я пойду с папой! — повторил Матей с неожиданной твердостью, так что Элеонора не стала настаивать. Максим же лишь теперь по-настоящему видел в юноше свои черты; отныне ему никогда уже не приходила в голову мысль, что тот — не кровь от крови его и плоть от плоти.
— Хорошо, пойдем. — Рядом с ним Максиму действительно было спокойнее.
В доме Хэцашу собралось уже много народу. Пришел Драгомир Войку с женой Виолеттой, державшейся поближе к Насте, супруге покойного. Здесь были и Виктор Станчу, Серафим Сфынту, Макар Сэрэяну… Дочь Хэцашу с мужем, оба учителя, сновали из комнаты в комнату, выходили во двор, снова встречались в доме, шептались о чем-то между собой, — но видно было, что вся эта беготня бесцельна, что оба сами не знают, чем заняться, чтобы заглушить горе.
Максим Мога вошел в большую комнату, где покойника устроили на столе, покрыв его с ног до головы белым полотном. Жена Антона сняла его с лица, поглядела без слов, только черты лица и глаза выдавали ее страдание. И Моге вспомнился Антон, каким был на дружеской встрече у него самого — веселым, охочим до шуток… «Холостые живут дольше. Тогда как женатые… Погляди хотя бы на меня!»
Теперь лицо его было спокойно, словно он примирился с судьбой.
Знал ли Антон еще тогда, что жить ему осталось недолго? Не может быть, сказал себе Мога. Антон возвратился с больным сердцем еще с фронта, где брат его Кулай, младше на год, был убит осколком у него на глазах. Тогда, в сорок четвертом, их направили в одно подразделение, и до конца войны оставался только месяц, когда погиб Кулай. В память о павшем на поле боя Антон и назвал своего первенца Кулаем. Теперь Кулай был офицером, проходил службу где-то за Уралом. За несколько дней до того Кулай известил родителей, что у них появился внук, и Антон был счастлив, ему не терпелось их повидать.
— Боже мой, Антон, боже мой! Вчера еще ты был среди нас, а сегодня тебя уже нет! Не довелось тебе покачать внучонка, не дождался. Что же ты оставил нас до времени, Антон! — В напряженной тишине горестный шепот Насти доносился до всех как жгучий отголосок несчастья. — Еще вчера ты был среди нас, Антон, а теперь тебя уже нет. Как ты радовался тому, что пойдешь опять на работу! Говорил, что сделаешь свой музей украшением поселка, боялся, что не успеешь.
«А я же не спешил тебе помочь, Антон!» — пронеслось в голове Максима; эта мысль обожгла его как раскаленное железо, он тихо застонал. Матей, стоявший рядом, сжал его локоть: «Успокойся!» Не мог же сын знать, почему отец опустил голову, словно Антон мог увидеть в глазах его вину.
По дороге к дому Максим поведал Матею о разговоре, состоявшемся у него с Пэтруцем по поводу Антона, что обещал поговорить о нем обязательно с секретарем райкома, но вспомнил об этом только вчера…
— Если бы Антон сразу устроился, может, не случилось бы беды. Последние дни, наверно, он провел на нервах, волновался и ждал!
— К чему себя укорять? —
Мога посмотрел на него с упреком.
— Что может быть важнее человеческой судьбы? Подумай-ка сам, Матей! Наше равнодушие, наша леность порой может привести и к смерти. И мы об этом, к сожалению, часто забываем.
Дома в своем кабинете Максим долго стоял перед скульптурой, подаренной Антоном. Пятеро бравых мужчин во цвете лет, людей одного поколения! Кто мог вообразить, что один из них вскоре оставит друзей?
«Человеку всегда кажется, что ему даровано семь жизней, и мы поддаемся лени, откладывая на после множество дел; любовь заставляем ждать, дружбу сводим к недолгим встречам. И вот в одну минуту все, что мы откладывали да откладывали, чего не успели сделать, все это утрачивает значение, растворяется в безвестности, в неведомом. Вместо нас, правда, остается порой имя, но и оно может быть стерто из памяти потомков, если при жизни его носитель сторонился выпадавших ему на долю насущных дел. И величайшей утратой при этом остается мир ушедшего, целый мир, угасающий вместе с ним, который никто уже не сможет ни повторить, ни продолжить».
Эти мысли окончательно отогнали сон. Сквозь приоткрытую дверь проскользнул луч света из комнаты Матея. Максим направился к нему посмотреть, не спит ли тот, забыв выключить свет, или тоже бодрствует?
Юноша лежал в постели, держа нераскрытую книгу. Увидев отца, Матей отложил томик и спросил:
— Правда ли, что Антон Хэцашу был первым директором нашей школы?
— Правда, — подтвердил Мога. — И также первым председателем колхоза в Пояне. И первый в районе Дом культуры был построен благодаря его заботам, и первая художественная школа тоже. Знаешь ли ты, что значило быть первым в послевоенные годы, когда один учебник приходился на целый класс, а обычный гвоздь просто не имел цены?
— Я думаю о том, какую он прожил содержательную жизнь, — сказал Матей. — Завидную. И люди сохранят его память.
Отец глядел на него несколько мгновений молча. Было радостно, что Матей сумел разглядеть подлинный смысл жизни Антона.
— Антон жертвовал собой ради того, что нужно человеку прежде всего: свободы и книги, хлеба и света! Это уже немало, это все. Так разве для всего этого не требуется талант? И прежде всего — высокие человеческие качества, верное понимание долга! О другом приходится сожалеть, как я уже говорил тебе, о нашем равнодушии. А оно незаметно для нас самих пробуждает в нас уверенность в нашей вечности. Мы начинаем чувствовать себя бессмертными! Я об этом недавно думал. Как иначе могли бы мы откладывать многое без конца, хотя опыт десятков, сотен поколений вооружил нас мудрейшей поговоркой: не откладывай на завтра того, что можешь сделать сегодня! Вот она, главная наша вина: мы — любители тянуть, тянуть любое дело.
Но Матей уже спал, и та вина, которую хотел разделить с ним отец, осталась пока на одном Моге.
Ранним утром, едва первые солнечные лучи с-светили небо, Максим проводил сына на автобус, отправлявшийся в Кишинев. Матей несколько раз просил его позаботиться о своем здоровье — «установи для себя строгий режим и следуй ему неуклонно — у тебя для этого достаточно сильная воля!» А рядом стояла и слушала, несмело улыбаясь, взволнованная свежестью утра и присутствием Моги, Миоара; они уезжали вместе. Мога простился с нею легким поцелуем в щеку, Матею пожал руку. Потом отправился в дирекцию и оставил для Аделы записку, предупреждая на всякий случай, что несколько часов он проведет у Хэцашу.