Возвращение к любви
Шрифт:
Максим Мога знал Николая еще тогда, когда все звали его Кулаем, и был он еще ростом с вершок. И с тех пор ни разу не встречал. Вырос здоровенный мужик, плечистый красавец-парень. Увидев сына, мать прижалась к нему и начала тихо плакать, прикрывая рукою рот, будто слова, которые она произносила в эти минуты, должны были остаться только для них.
По мере того как процессия приближалась к кладбищу, толпа становилась все теснее, словно перед схваткой с неведомыми, враждебными силами. Максим Мога почувствовал это, Элеонора тоже подалась поближе к нему. Максим бросил взгляд назад, за гробом колыхалась, как взволнованное море, сама жизнь, во всей красе, показывая всем ярче чем когда-либо
Когда возвращались после похорон и вошли во двор, оставленный в печали и запустении, их встретил громкий плач ребенка, заявлявшего о своем праве на жизнь, праве быть хозяином этого залитого солнцем двора, этого дома со сверкающими окнами, той земли, которая расстилалась у их ног, и ясного неба над головой. Это был Антоникэ Хэцашу, Антонов внучек. Разбуженный в своей коляске от сна, дитя широко раскрытыми глазами смотрело на мир и требовало к себе законного внимания.
Глава седьмая
Луна — большая, золотистая и круглая, как переспелая дыня, — взошла еще с вечера и отправилась по своей извечной дорожке в глубины темного неба. И вскоре приметила белую «Волгу», за рулем которой сидел мужчина с непокрытой головой, густыми, сдвинутыми бровями, только седые волосы непрестанно развевались в потоке воздуха, со свистом врывавшегося мимо опущенного стекла. Луна, любопытная от природы, последовала за машиной, чтобы проследить, куда несет позднего путешественника. Раза два она попыталась обогнать едущего, осветить ему дорогу на тот случай, если это приезжий, но вскоре убедилась, что водитель белой автомашины — из местных, что окрестности ему известны так же основательно, как и ей самой. И снова отстала, чтобы тихо плыть по его следам; и в пустынной, безмолвной ночи, глядя со стороны, можно было подумать, что белую «Волгу» сбросили на землю из каких-то космических далей, и шелковый купол парашюта еще держится на ней.
Человек за рулем тоже видел луну, которая то нависала спереди, словно желтый глаз светофора, то опять отставала. И воспоминание, пришедшее из далекой поры — в десятки и десятки лет — вызвало на его лице легкую улыбку. Он был тогда мальчишкой лет шести, возвращался в послеполуденное время вместе с отцом с баштана и заметил вдруг, что каждый раз, когда лошади переходили на рысь, за каруцей — повозкой пускалось бегом и солнышко. Поведение светила дня показалось ему тогда странным, и он спросил отца:
— Почему это солнце за нами гонится?
Отец улыбнулся в усы:
— Хочет, верно, попробовать арбузика.
— Кинуть ему один, что ли?
— Кинь…
Отец пошутил, но дитя поняло это лишь впоследствии, а тогда выбрало арбуз, показавшийся ему зрелым. И, едва мальчик поднял его на ладонях, ему почудилось, будто солнце протянуло к нему обе руки, и он отдал ему арбуз. И позади телеги осталось несколько больших кроваво-красных пятен, перемешанных с дорожной пылью.
Отец повернул голову к сыну:
— Почему же ты не попросил остановить каруцу?
Ребенок прищурил глаза: солнце намного отстало теперь от них, казалось, оно рассердилось на мальчишку и возвращалось к баштану, чтобы самому выбрать себе арбуз по вкусу. И, верно, побывало-таки там, ибо назавтра, приехав опять на баштан, они увидели, что несколько плетей сдвинуто в сторону, а арбузов — крупных, помеченных ими особым знаком — уже не было. А солнце насмешливо улыбалось ему с вышины.
…Как жаль, что светлый мир детства с его прекрасным простодушием и наивностью не остается с нами навсегда, — сказал себе человек за рулем. Хорошо, однако, что оно хоть
На длинном пологом склоне, начинавшемся у самой окраины Пояны, машина замедлила бег, пока не остановилась совсем на обочине возле многолистых кустов винограда, словно искала под ними убежища. Остановив двигатель и приглушив свет фар, путник неторопливо вышел из машины, и рядом с белой «Волгой» его фигура начала монументально вырастать, пока не переросла и самый автомобиль, и виноградные лозы. Затем он расправил спину, и на фоне ночного мрака четко вырисовался его могучий, атлетический торс. В ту минуту луна, присмотревшись к нему, остановила свой плавный бег, будто кто-то преградил ей вдруг дорогу. И лик ее осветился затаенной улыбкой: она узнала наконец путешественника, медленно двинувшегося вперед, заложив руки за спину, между рядами виноградника. Она видела его здесь уже раньше, давным-давно, словно в сказке, как в легендах и мифах древности. И был он тогда молодым и стройным, прекрасным, как бог, — истинный Дионис, покровитель здешних виноградников и повелитель зеленоглазой нимфы, ожидавшей его на ложе, устеленном полынью и незабудками, у мускатного виноградного куста… Может, от их любви пошел в тот год невиданный урожай, и бочки вспенились до краев ароматным и сладким мустом.
Луна была рада новой встрече. Правда, прежний юноша был уже в годах, с висками в серебре, зато он вошел и в силу, и выглядел теперь настоящим Атлантом, способным удержать на могучих плечах все небо, со всем его необъятным звездным садом.
Максим Мога — это был, конечно, он — глубоко перевел дух, будто вздохнул, и постоял недвижно, словно каменный. Усталый взгляд изучал окрестности. Все было прежним, исхоженным с молодости и все-таки иным. Там, где делянки виноградников соседствовали с кукурузными и хлебными полями, раскинувшимися такими же разновеликими прямоугольниками, теперь протянулись до горизонта виноградные плантации. Время требовало нового понимания судьбы этого уголка родного края, как и человеческих судеб, и не боги стояли у истоков процветания и щедрости тех земель, но люди.
Пантелеймон Бырсан…
Ион Пэтруц…
Элеонора Фуртунэ…
Анна Флоря…
Виктор Станчу…
Козьма Томша…
Александр Кэлиману…
И сам он, Максим, сын крестьянина Дмитрия Моги. Вначале он хотел учить детей грамоте, считая профессию учителя самой необходимой, и все-таки в один прекрасный день возвратился к земле, чтобы служить ей верно, как служил отец. Земля стала для него символом упорства, мужества, неистребимости жизни, преданности и чести. Пройдя школу земледельца, он научился созидать собственный характер, отковывать свою личность и придавать ей цельность, чтобы еще крепче сродниться со своим призванием. И ни на мгновение не переставал учиться. Даже тогда, когда он заболел, живой образ земли помогал ему обрести вновь здоровье.
Ночь стояла тихая, ласковая, вносящая в мысль ясность. Пахло полынью и земляникой, до слуха доносилось еле различимое дуновение — дыхание великого множества людей, которые жили для того, чтобы земля плодородила. В такую ночь хотелось верить, что жизнь твоя вечна, как сама природа, верить в бессмертье твоей любви, твоей жизни рядом с любимым человеком. И хотя он оставался один перед всей бесконечностью, облитой лунным светом, — заблудившийся в космосе атом, — Максим с уверенностью чувствовал, что вокруг него стояли также все, кого он звал обратиться душой к земле, к этой их общей вечной, преданной, неизбывной любви. Ибо с нею хотел он воздвигнуть истинное совершенство духа — ближних и своего, чтобы вместе множить земное плодородие. Ибо такова извечная судьба землепашца.