Возвращение к любви
Шрифт:
Горе, без особого интереса рассматривавший мужчину, все еще видневшегося в окне, но уже отвернувшегося к невидимому собеседнику в кабинете, обратил к Моге вопросительный, любопытный взгляд. В долгих беседах во время их поездок Максим никогда не касался своей молодости, тем более — душевных переживаний тех лет. Мога не был на этот счет болтливым, за что Горе его весьма уважал.
— Садись-ка, Горе, на барское место, — неожиданно предложил Максим. — Пересядь-ка. За то время, которое нам еще осталось, я покажу тебе Пояну.
Горе был заинтригован: что случилось с Максимом,
Могу действительно охватило странное настроение. Подступившая вдруг тоска вместе с оживившимися воспоминаниями словно отодвинула куда-то в сторону действительность. Может, причиной тому была весна, вступавшая ныне в права, казалось, с таким же трудом, как и он — в свою новую жизнь. Мога медленно повел машину, поглядывая по сторонам, высматривая среди новых белых построек, выстроившихся вдоль покрытой асфальтом улицы, приметы былой Пояны, какой он ее когда-то знал.
Пояна и впрямь изменилась. Село помолодело, похорошело; теперь у него был парк с вступавшими в пору возмужания кленами и липами, посаженными уже после его отъезда. На месте старого базара с дощатыми ларьками и длинными прилавками, куда здешние и окрестные жители два раза в неделю доставляли на продажу свой «товар» — бочки с вином, птицу, разнообразные овощи, теперь стояли высокие павильоны с широкими окнами и общей вывеской, на которой большими зелеными буквами было написано: «Колхозный рынок». Основательно отремонтирована и старая церковь, сверкавшая позолоченными маковками на солнце. А вот — двухэтажная гостиница, обратил Мога внимание шофера; здесь ему на время выделили комнатку с небольшой прихожей. И добавил, что Горе, если заедет еще в Пояну, может его здесь найти. Да, пусть Горе приезжает, обязательно приезжает, оживился тут Мога. Но, свернув в неширокий проулок, Максим снова замкнулся, а перед старенькой хатой, забрызганной грязью, с покосившимися от времени наличниками окон и полусмытой дождями голубой окраской стен, совсем замедлил ход машины, еще более усилив недоумение водителя.
— Это дом Нэстицы Кэлиману, — сказал Мога и прибавил вдруг газу; машина сорвалась с места и помчалась в гору, к сельскому кладбищу.
У ворот Мога остановил «Волгу», вышел и знаком пригласил Горе за собой.
Заинтригованный до предела, водитель повиновался. Вскоре Мога остановился перед странным памятником: на гранитном постаменте красовалось изображение солнца, тоже каменное, лицевая сторона которого, однако, была покрыта нержавеющим металлом, отливавшим зеркальным блеском. С выцветшей фотографии из-под стекла на них смотрела ясным взором миловидная молодая женщина.
— Это мать моего Матея. — Максим Мога, сдерживая волнение, нагнулся, сорвал у камня травинку. — Нэстица Кэлиману… Умерла в возрасте двадцати четырех лет… Родители заставили ее выйти замуж за некоего Нистора Тэуту… Нэстица угасла, не вынесла судьбы… — В этот день Мога во второй раз в жизни рассказал кому-то
— Тебе это показалось странным, не так ли? Что я невесть по какой причине помчался вдруг по селу?
Горе молча склонил голову.
— Добро, постоим еще малость здесь.
Окутанные робким сиянием весны, они не проронили более ни слова. Над всем сельским кладбищем — над могильными плитами, над почерневшими деревянными крестами, над кустами еще не распустившейся сирени, над островками травы, потянувшейся уже нежными зелеными побегами к свету, словно символ неистребимости жизни, — надо всем этим плыла ясная тишина, приглашая живых с пониманием и мудростью поразмыслить о смысле жизни и смерти, этих неизбежных даров судьбы.
«И все-таки смерть порой несправедлива и коварна, — думал Мога, — если приходит прежде времени, как за Нэстицей, которой жить бы еще да жить. Могла бы ведь и она, наверно, со временем примириться с судьбой; у нее уже родился Матей, появились бы и другие дети…»
Максим вздрогнул: в ласковую тишину ворвались вдруг чьи-то голоса — звонкие, веселые, торжествующие:
— Гля, ребя! Во-он, вон-он!
— Гля, вон они, там! Гля, двое их!
Мога и Горе стали смотреть во все стороны, но ничего достойного внимания не увидели. Но дети тут же сориентировали их:
— Глянь туда, к телевышке! Летят, летят!
Это была пара аистов, неторопливо загребавших крыльями, на большой высоте, с вытянутыми вперед клювами державших путь к центру Пояны. Горе, приметивший их первым, сказал:
— Ваше возвращение будет счастливым, Максим Дмитриевич. Видите?!
— Вижу, — отозвался Мога, поднеся ладонь козырьком к глазам. — Тоска по родным местам снова и снова приводит их к старому гнезду.
— Если, конечно, гнездо никто не успел разорить, — со значением заметил Горе, и от Моги не укрылся тайный смысл этих слов.
— Если даже так, — сказал он с чуть заметной усмешкой, — они построят новое, в другом месте. Как оно придется, может, и мне.
Горе не стал продолжать. В минуты прощания с человеком, давно ставшим частью его жизни, слова не могли выразить его чувств. Горе знал, что, возвратившись в Стэнкуцу, он долго не сможет еще справиться с нахлынувшим одиночеством. Михаил Лянка, новый председатель колхоза, был вылеплен из совсем другого теста; водитель хорошо знал и его и был уверен, что с ним ему тоже не придется тужить. Но Лянка все-таки не был Могой!
Горе тяжко вздохнул.
Максим Мога понимал своего бывшего шофера и попытался скрасить разлуку.
— Не расстраивайся, Горе, все утрясется. — И добавил, помолчав: — Пора бы тебе, парень, жениться, нельзя оставаться таким завзятым холостяком, как я. Видел аистов в небе? Даже птице нельзя без пары!
И Горе невольно высказал свою печаль:
— Максим Дмитриевич, не соглашается Наталица. Женился бы хоть сегодня, да она за меня не хочет. Особенно с тех пор, как у нас побывал товарищ Фабиан.