Возвращение к звездам: фантастика и эвология
Шрифт:
В первой четверти XXI века Окраина, впрочем, еще не выступает субъектом политического противостояния. Но влияние ее ощущается во всех цивилизованных странах: индукция, к сожалению, процесс взаимный, и «проникая в коварные замыслы врага, трудно не проникнуться его коварством» [80] .
«Хищные вещи века» интересны, пожалуй, попыткой дать современному читателю представление об атмосфере и движущих силах эпохи. Действие происходит «вдали от истории». Никаких глобальных событий (вернее, все они остаются за кадром: в прошлом, или в будущем, или на страницах газеты, которую читает Жилин). Ткань времени насыщена общением людей. Рисунок на этой ткани создается неразрешимым противоречием
80
Толкин Дж. Р. Р. Властелин Колец. СПб.: Азбука-классика, 2003.
Обратите внимание, что это историческое, культурологическое, цивилизационное, наконец, противоречие обретает в «Хищных вещах века» вульгарно-уголовную форму. И решением проблемы заняты не вполне профессиональные сотрудники не вполне легальной разведывательной службы.
Так это примерно и выглядело. Мировые войны, маскирующиеся под уголовщину, и подпольное всемирное правительство, маскирующееся под разведывательное управление, действующее под «крышей» торгового представительства. Эпоха перемен.
«Хроники…» почти не касаются событий «предрассветных лет» (вторая четверть XXI века) и «периода реконструкции» (2052–2103). Несколько рассказов, примыкающих к «Возвращению», едва ли затрагивают болевые точки той эпохи. Во всяком случае, полеты релятивистских прямоточников к существенным и важным проблемам человечества тогда не относились.
Привычка упрощать прошлое породила ряд удобных (и, в общем, верных) клише: «век философии», «эпоха пара и электричества», «атомный век», «Д-время». XXI век устойчивого обозначения не получил (видимо, в связи со своим переходным характером), но, наверное, правильнее всего было бы назвать его «веком экономики».
Человек технологической цивилизации устроен так, что под «новым» он прежде всего понимает очередную техническую новинку. Инновации же иного плана либо не воспринимаются современниками никак, либо воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.
Напишите исторический роман о XIX веке и вставьте туда фотонный планетолет. Все сразу же заметят анахронизм, и вам придется назвать свою книгу фантастикой, чтобы ее не квалифицировали как вранье. Но если вы, тщательно проработав технические детали, спокойно срисуете характер Бенджамина Дизраэли с Леонида Горбовского — это легко сойдет вам с рук. Хотя не надо даже особенно вдумываться, чтобы понять абсолютную невозможность Леонида Андреевича в викторианской Англии. Он там гораздо более невозможен, нежели упомянутый фотонный планетолет! Аналогично подкинуть — в качестве прогрессорской помощи — на какую-нибудь Саулу паровую машину — затея, конечно, вполне идиотская, но выполнимая. И машина будет там работать, и через какое-то время будет создано какое-то подобие индустрии. Да и было создано — как раз на Сауле — попущением Божьим и Странников. А вот заставить финансовую систему Саулы перейти со звонкой монеты на банковские ассигнации не получится! Что удастся достигнуть при таком эксперименте — так это полного развала денежного обращения и возврата к натуральному обмену: три сюртука равны одному топору…
XXI столетие было временем великих нетехнологических революций. В психофизиологии (о чем вскользь упоминают «Хроники…» в рассказе «Шесть спичек») и в экономике.
Неисторику трудно представить себе, что единственным механизмом экономической регуляции, который знало человечество вплоть до середины XXI века, был рынок. Рынок уравновешивал производство и потребление, определяя взаимную стоимость произведенных товаров.
Делал он это плохо, вследствие чего коэффициент полезного действия экономики не превышал 30-ти процентов, а
Рынок был сравнительно простой автоколебательной системой, описывался тривиальными уравнениями Вольтерра — Лотки, определяющими динамику численности в системе «хищник-жертва». Подобно любой автоколебательной системе он время от времени приходил в сингулярное состояние, называемое экономическим кризисом. С неизбежностью маятника кризис этот приводил к последующему процветанию, что, возможно, не было достаточным утешением для тех, кто, оставшись без гроша, покончил с собой или умер от голода.
Естественное желание демпфировать эти колебания приводило к созданию все более и более «зарегулированной» экономики. В конце концов под флагом идей социализма и коммунизма был взращен альтернативный механизм под названием «плановая экономика».
«Плановики» пытались достичь баланса между производством и потреблением формально — директивными методами. Кажется, тогда это называлось «вмешательством разума в организацию человеческих отношений» [81] . Математически задача была разрешима и сводилась к преобразованию системы линейных алгебраических уравнений большой размерности. Практически возможности вычислительной техники (хотя бы и нашей современной) не соответствуют потребностям задачи на несколько порядков. Кроме того, существует проблема неточностей во входных данных, проблема запаздывания сбора информации, инновационная проблема, трансляционная проблема и т. д.
81
Ефремов И. «Час Быка». М.: Ермак, ACT, 2004.
Ни о чем подобном «плановики» не подозревали. В результате их эксперимент по созданию экономического чуда закончился в Советском Союзе середины XX века полной катастрофой, по сравнению с которой любой циклический «рыночный» кризис показался бы процветанием.
Создание термоядерных источников энергии и экономическое освоение Внеземелья сняло остроту проблемы, но не суть противоречия. Рынок, основанный на логике частной собственности, бездушный и безжалостный, не был дорогой к коммунизму. «Плановая» социалистическая экономика была путем в никуда. Настоятельно требовалось чудо.
Чудом было открытие ленинградским теоретиком Ильей Пригожиным в конце XX века целого класса сложных гомеостатических экономических механизмов. Оказалось, что пресловутый «рынок» был первым и простейшим объектом бесконечной (теорема Лелика-младшего, 2014 г.) последовательности автоматических регуляторов.
Чудом было то, что зародыш новой «автокаталитической» экономики удалось создать вовремя. Ситуация к середине XXI века вышла из-под контроля. Экономика Ойкумены держалась лишь за счет предельно интенсивной эксплуатации Солнечной системы. Но возможности повышать норму этой эксплуатации были исчерпаны. Война с Окраиной, генетическое вырождение, экология, грандиозный и спасительный проект сети самодвижущихся дорог — все это требовало ресурсов, которых не было. Мировой совет обсуждал проблему полного прекращения всех НИОКР — за отсутствием средств — и остановки (выражались туманнее: приостановки) «австралийской» педагогической программы.
Автокаталитическая экономика вела себя в полном соответствии с общей теорией систем. Первые двадцать лет ее существование в недрах обычной — полугосударственной/полурыночной системы — не ощущалось вовсе или ощущалось как нечто отрицательное. Следующие двадцать лет планета вошла в состояние неустойчивого равновесия: вклад автокаталитических механизмов позволял лишь компенсировать ускоряющееся сползание экономики к пропасти.
А потом «эпоха реконструкции» кончилась и экономические проблемы просто исчезли из числа вопросов, беспокоящих людей Земли.