Возвращение Орла
Шрифт:
Смеялся Мишенька… «Понятно дело, что Гитлер – главный бес!..»
«Да никакой он не бес. Он – у бесов пёс. Бесов, как и держателей, немного, и сами они против нас слабы, но они выкармливают псов, натравливают. Псы даже и не знают, что у бесов на уме, хотя этому последнему приоткрылись, потому что не только Москва, не столько, ему нужна была, он знал откуда миром правление идёт, знал, где делать себе берлогу… да все об этом будут молчать, молчать и новых псов растить, куда как коварней и злей, надо будет много духа, удерживать…»
Но разговорами всё и кончалось. Дедова идея-фикс – сплавать с внуком сначала к окскому истоку, к бывшему верхнему морю, как некоему начальному пункту предполагаемого посвящения, на три-четыре дня в оба конца, а уж потом, летом, по Оке вниз, четыре дня в один только конец, в другое сильное родовое место – всякий раз не осуществлялась из-за каких-то пустяков:
Рассказывал – пытался рассказывать – об истинной родине.
– Расширь взгляд, улети ввысь и оттуда глянь – много увидишь.
– Что? Что? И так ведь всё видно. Немца победили, жизнь строим новую, мирную, счастливую.
– А как победили? Почему? Кто?
– Чудной ты, дед! Как кто? Мы!
– А ты хоть знаешь, кто такие – мы?
– Знаю – советский народ. Разве не так?
– Так-то оно так.
– У меня же, дед, не только по физике, но и по истории пятёрка!
Пятёрка… Тупик, тупик и тупик. Пробовал рассказывать, как бы просто так про старину, но парня ничего раньше 17 года уже не интересовало.
Вот и прямо перед походом, позавчера, поспорили-повздорили:
– Не из какой-такой физики никогда не будет ни тебе, ни земле твоей никакого толку, если ты к земле пуповиной не привяжешься, унесёт вас ваш комсомольский смерч в пустыню, ни пути, ни дороги, пропадёте.
– Только с физикой толк и будет! – браво парировал Мишенька, – да и без комсомола – как же?
– Да я не против твой комсомольской физики, но и к физике пуповина нужна, без пуповины, что от земли, всё одно – пропасть.
– Пропасть, пустыня… мрачный ты, дедуля. Смотри, какая жизнь начинается! А пуповину же отрезают сразу, не нужна пуповина.
– Эх, ты, физик! Начитались своих Инштейнов, а ведь никакого смысла мира не имеете! Эту пуповину ножницами не отрежешь и иголкой не пришьёшь. Чтоб её увидеть и понять вашей физике мильон лет нужен… пропадешь ты без неё, без пуповины. Какой-нибудь пустышок выживет, а вот ты-то и пропадёшь!
– Как пропаду? Война опять будет?
– Война… – Дед устало покачал головой. Был бы Миша зорче, сумел бы прочитать дедову тревогу: «Будет… война не кончалась, наша битва вечная, за жизнь, за тебя битва… а я вот её проигрываю…». – Ты в мирное время пропадёшь, в мирное время жить бывает тягше, война-то, она изнутри простая, как вошь: смерть косит себе и косит, там враг, тут приказ, и Родина за спиной. А вот загнуться без врага, без приказа, у самой родины за пазухой…
– Ты что, дед! Посмотри! – и Мишенька обвёл рукой иконостас над своим столом: дипломы, грамоты, грамоты, дипломы, – это же всё моё!
– Эх, ты… моё! Не твоё, а моё, деда моего, прапрадеда моего, пращура нашего. Ты с нашего молока сливки собираешь, только кормить тебе этими сливками некого будет. Пропадёшь… Пустышок выживет, а ты пропадёшь, упорхнёт твоя Жар-птица.
– А ты, дед, выживешь?
– Мне срока нет… и тебе могло бы не быть, ты же наш, ярный… а пропадёшь, никакая физика не спасёт, только подпихнёт в чёрную яму, в склеп.
– Кто? Герц Иванович подпихнёт? – Миша рассмеялся, – уж если физика не спасёт, что тогда и сможет?
– Пуповина, Ока-матушка, земля… и то, если потом вернуться повезёт… К тому ж ты один за семь должен, первун… Первун, а вышло, что и последыш.
Только одно и вынес Мишенька из разговора, что война взяла не столько убитыми, с сколько не родившимися, но тяжести этих шестерых не родившихся на горбу своей души так и не почувствовал.
И опять показалось, что дед сейчас не за тридцать вёрст в Орле, а тут, рядом, стоит окликнуть и он распахнёт брезентовый полог, войдёт… или уже вошёл? Показалось, что сквозь не разлипающиеся веки видит его строгое и в то же время такое доброе лицо, только почему-то он с бородой, белой, как иней в январе, вот он, рядом, совсем рядом, склонился, что-то шепчет, как будто будит его в школу… нет, не его, а ту самую Жар-птицу, оттого и зажглось в груди. «Дед! Дедуля!.. Родненький!..» – но звук из горла не пошёл, странная горькая сухость и боль, боль, обложная, как октябрьские тучи во всё тело-небо.
Теперь слышал два голоса – деда и матери, слышал сквозь сон, не сквозь этот, а сквозь тот, давнишний-предавнишний
– Я ведь за ним приехал.
Миша почему-то подумал, что мать сейчас воспротивится, или заплачет, но она сказала спокойно
– С ним бы и решать, да он ещё мал, и время другое, надо подождать школы. Поживи с нами, с ним, не лишнее.
Показалось, что это была совсем другая женщина, высохшая и жёсткая, но при этом невыносимо близкая, неизмеримо ближе его самого к самому себе… и сейчас он понимал, что чувство это было не просто детским, когда все матери больше неба и Бога, чувство было взрослым, слишком взрослым, настолько взрослым, что и теперь, «взрослому», оно ещё до конца неподъёмно.
Уснул и через секунду – или через час? – проснулся. Услышал теперь своё дыхание, с каким-то свистом, болевые тучи над телом расползались… изнутри и снаружи светлело, но вместо боли накатил озноб, и тоже – снаружи и изнутри… холодно!
В соседней палатке храпел военрук… кому же ещё? Хорошо встать первым, развести костёр, спуститься к Лисичке за водой, подвесить котелок, заварить чай. Напиться, напиться прямо из Лисички, очень хочется пить, что же так во рту пересохло?.. напиться! Попробовал привстать и не узнал своего тела, словно кто-то положил на него матрац с гвоздями и ещё сам сел сверху. Подо льдом мускульных ощущений явно не райская сирена пела ему про недалёкий берег – ворон каркал про слепой тупик. И дух… даже сладкий брезент в нём затерялся…. Брр… Не хотели открываться глаза…И какая-то чёрная тварь (ворон – красавец!) застучала в темечко кривым клювом, и другая, с другой стороны черепа вторила ей склизким гаденьким хохотком – показалось, он отлично и очень давно знает обоих… жуть… Что-то было не так, страшно, убийственно не так! Вчера утром на школьном дворе Герц Иванович, провожая их, декламировал: «…Ну вот, читатель терпеливый, Пришла пора трубить финал». Это он хорошо помнил – вчера, утро… Но ведь он хорошо помнил и то, что Герц Иванович Копылин проработал в школе ровно три года, именно те три года, которые пришлись на орликовские восьмой, девятый и… десятый класс. Десятый! Это он тоже помнил точно, потому что надо ли и говорить, что это было для вундеркинда Миши! Именно десятый… то есть следующий после этого похода – одни только слова этого десятого: «квантовая физика, гравитация, ядерная энергия», а тут уж, после экзаменов и возможность попасть внутрь мира, где живут этих слов смыслы!.. И он попал! В 56-м году Герц Иванович, словно исполнив какую-то миссию (какую? Да сделать из хорошего ученика Миши Орликова физика! Пустить его по славной дороге), уехал же в Дубну, а он… он легко поступил на физфак! «Физфак, как много в этом звуке, для сердца нашего слилось!». «Есть факультет, где все помечены одной печатью – печатью мечты о прекрасной несбыточной жизни – физике». Да, да… Ездил в первые целинные стройотряды, и играл в первом «Архимеде!». Кто? Да я, я, Миша Орликов… И деда своего вспоминал оттуда, с целинных полей со снисходительной усмешкой: «Земля, Ока… эхе-хе!». На втором или третьем курсе получил от матери письмо, что дед пропал, «…куда не сказал, вернётся, нет ли – неизвестно, такой он у нас, что ж…».
Было ли это? Ведь такие же сладкие кусочки – и Праздник Архимеда, и приезд Нильса Бора на физфак – это уже пятый курс, его, Бора, лекция по фундаментальным проблемам квантовой механики – не могло же такое присниться! – лекция длилась около трех часов, а им всем показалось, что это была самая короткая лекция за всё их обучение… или самая длинная?.. Ну почему же так холодно?! И ядерная Жар-птица была, и ускоритель… и потом было… и потом… и потом… А Таня, Таня?.. Как же холодно, холодно!..
Нет, нет, ему не показалось – дед, его дед Михаил, и не постаревший, только побелевший и побородевший стоял в этой палатке склонённым над ним на коленях – он видел его не видя, он узнал его, как слепые щенки узнают мать, как всё живое узнаёт родное даже не глядя, не слыша и не нюхая… чуя! «Дед, дедуля!!! Где ты? Где… я?»