Возвращение в ад

Берг Михаил Юрьевич

–  Шут гороховый, - громко сказал я, чувствуя, что сам не зная почему развеселился. Импульс хорошего настроения вошел в меня, как и после встречи утром, на набережной, старика-старьевщика, легко стирая паутину тоскливых предчувствий, что обуревала меня доселе, и прогоняя сон, только что собиравшийся сомкнуться надо мной. Страшно захотелось покурить и поболтать с кем-нибудь просто так, ни о чем, я даже взглянул в сторону сидящих напротив у подворотни шушукающихся старух, но кроме одной старушенции, сгорбившейся на колченогом табурете и шевелящей спицами, мелькавшими в редким свете фонаря, никого не было. Незадача.

Внезапно из-под скамейки, на которой я сидел, раздался сдавленный стон, кто-то зашевелился, зажурчала вода; опустив голову, заглянул вниз и увидел лежащего там человека; он, этот человек,

безуспешно пытался пролезть между скамейкой к асфальтом, где с трудом протиснулась бы и кошка. Обойдя скамейку с обратной стороны, я нагнулся, перевернул на спину пьяного вдрызг незнакомца и узнал в нем выбранного сегодня академика.

–  Что же это вы, товарищ академик, надрались как водопроводчик?
– спросил я, тряся его за плечо. Он мычал, то открывая, то закрывая свои осоловевшие глаза, выдувал безвольным ртом слюнные пузыри, пытаясь выдавить лицом независимую гримасу.
– Вставай, идиот, простудишься, нельзя спать на сырой земле ночью, не для твоих лет, - продолжал я будить его, собираясь перетащить на скамейку, где бы он благополучно дождался утра. С трудом преодолевая удвоенный закон тяготения, которому подчиняется пьяное тело в пространстве, выполнил я свое намеренье и усадил академика на место, где только что сидел сам.

–  В честь какого праздника решили надраться, товарищ Юденич?
– толкая в бок умиротворенно похрапывающего академика, спросил я.
– Святки справляем, Мавр Васильевич, так они были полгода назад?

Академик начал как-то странно ерзать, будто сидел на наждачной бумаге, несколько раз взбрыкнул ногами, словно пытался вскочить и убежать; я нагнулся, пытаясь понять, что ему мешает, и увидел матово мерцавшее в темноте интимное место, ибо оно ненароком выглядывало из расстегнутых брюк.

–  Убери хозяйство, скотина, дамы смотрят, - оглядываясь на всякий случай, приказал я, - это тебя в академии водопроводных наук научили справлять малую нужду прямо в штаны? Убери хозяйство, кому говорю, ты не Гаргантюа!

И видя, что хотя академик и слышит меня, взволнованно поводя и подрагивая ушами, но сам шевельнуться не может, я взял и его собственными руками затолкал на место то, что не предназначалось для показа.

–  Все, счастливо оставаться, счастливых научных снов на моей скамейке, - сказал я вставая, - разрешите откланяться, товарищ Юденич, будете на Марсе, передавайте привет яблоням, - и повернулся, собираясь идти искать себе другое пристанище, раз меня выжили с облюбованной скамейки, но услышал, что бедолага забормотал что-то за моей спиной.

–  Сынок, сынок, - донеслось до меня из его с трудом раздвигаемого рта, и безвольной рукой академик сделал движение, будто собирался погладить меня по голове.

"Вот алкаш проклятый, - с тоской пережевывая слово "сынок", подумал я.
– На жалость бьет, связался с ним на свою голову, - и снова усаживаясь рядом, спросил: - Ну, что тебе надо? Домой, баиньки хочешь?"

–  Домой.,.
– прочел по шевелящимся губам я, - домой.

–  А где дом твой, адрес-то помнишь?

Но академик опять погрузился в скучный анабиоз умиротворенной прострации, вдохновенно ведя с кем-то внутренний диалог, шевеля густыми и черными, как тараканы, бровями, шамкая полубеззубым ртом; и никак не хотел просыпаться, как я его не будил.

Наконец я решил попробовать последнее решающее средство.

–  Мавр Васильевич, товарищ водопроводчик, а крантик-то вы хреново починили, - заорал я ему в самое ухо, - каплет и каплет, вы смотрите, я того, я в жакт жалиться буду!

Грузная фигура академика вздрогнула, перекореженная судорогой возмущения, из последних сил он приподнялся, пытаясь при этом ударить меня скользнувшей рукой, и впервые почти осмысленно уставясь на меня мутным взором, прохрипел:

–  Я тебе дам, бабка, жалиться, я тебе пожалюсь, вошь белая!
– Не давая ему снова осесть, я подхватил его правой рукой за спину, стараясь удержать равновесие, и заставил встать на ноги. "Ну, гад, теперь веди, дорогу-то домой найдешь?" - зашептал я, делая первый шаг; его студенистое тело, оседая, прижималось ко мне. "Сынок, сынок", - опять засюсюкал академик, шумно сглатывая что-то про себя; и мы пошли.

Знай я, на сколько затянется это малоприятное путешествие, вызванное моей

слюнявой благотворительностью, оставил бы я еле передвигавшего ноги академика на скамейке: чем, скажите, плохо, а заберут, так и поделом, не фиг напиваться до положения риз. Больше часа бродили мы с ним по полутемным улицам, неизвестными мне проходными дворами, прижимаясь как Гога и Магога и распугивая ночных прохожих; вышли на Воскресенский проспект, свернули на Кирочную, опять какие-то проходные дворы, подворотни, гулким эхом изгибающие над головой своды; ругая себя "мизантропическим филантропом", я тщетно пытался вызнать у вцепившегося в меня, как утопленник за соломинку, академика адрес, но тот что-то бормотал невнятно сквозь зубы, мол, будь спок, доведет - не свернет с закрытыми глазами, а вот сказать, извини подвинься, это мы не могем, на это у нас силов не хватает; мы опять вышли на Фурштатскую. На углу академик совсем развеселился, поддерживаемый моей затекшей рукой, он начал приплясывать, гнусаво подпевая себе в нос. "Ты же, гад, за мой счет танцуешь!" - возмущенно сказал: я и несильно дернул его за ухо. "Сынок", - укоризненно пролепетал он, и мы отправились дальше. Думая, что академик водит меня кругами, сам не понимая, что делает, я уже намеривался усадить его на первую попавшуюся скамейку, как внезапно случай представил ему возможность доказать, что кое-что в его академических мозгах еще теплится. Неожиданно свет на той стороне улицы, по которой мы шли, погас, зато зажглась плеяда тусклых фонарей у противоположного тротуара, и беспокойно закрутивший головой академик из последних сил потащил меня через мостовую. "Четная сторона, сынок, нечетную сторону", - услышал я его заплетавшееся в косички бормотание и вспомнил, что и раньше замечал, что фонари на пройденных нами улицах горели только с одной стороны, а потом в памяти всплыли прощальные слова дяди Степы-милиционера: "Рекомендую до десяти вечера ходить по четной стороне, после десяти - по нечетной". Выходит, десять часов. Похоже.

Мы опять потащились по освещенному пустынному тротуару, но теперь, все также поддерживая за талию академика, я через его плечо пытался разглядеть противоположную, погасшую, точно зрачки умершего, сторону, и мне мерещилось там какое-то шевеление, словно трясли за конец черной шелковой занавески: сквозь тонкую ткань проступали острые локти, растопыренные пальцы, гермафродитские торсы, что-то шелестело, шуршало, будто листалась огромная книга; шептали приглушенные голоса, даже, кажется, удалось расслышать несколько слов, как вдруг постепенно оживающий академик остановился как вкопанный перед незнакомой парадной.

–  Здесь, что ли?
– опросил я и, получив в ответ утвердительное приседание тела, к которому успел привыкнуть как к родному, свободной рукой толкнул скрипнувшую ржавой уключиной дверь.

"Кажется, это называется - метод проб и ошибок", - подумал я, поднимаясь в кромешной темноте по лестнице с обточенными ступенями, и неизвестно на каком этаже: то ли третий, то ли четвертый остановился с молчаливого согласия своего спутника, потом нашарил рукой кнопку звонка и позвонил.

Открыли дверь не сразу; прислонив академика к холодной стеночке, мне пришлось еще несколько раз нажать на глухо дребезжащий где-то в ватной глубине звонок, пока наконец замок с обратной стороны предвещающе защелкал, дверь распахнулась, и на пороге, матово светясь в темноте, появилась нагая женская фигура со струящейся по плечам гривой темных волос. На вытянутой перед собой ладошке барышня держала еле теплящийся свечной огарок, второй рукой зажимая несколько расставленных веером карт, которыми она, увидев меня, лениво прикрыла низ живота.

–  Алексей, - спокойно, немного охрипшим голосом проговорила женщина; - вот и ты. Какой ты день? Тебе уже предложили вивисекцию?

5

ВОЗВРАЩЕНИЕ В АД

Я не успел ответить, сбоку что-то зашуршало, я метнулся на звук, покидая полосу света, - это у прислоненного к стеночке академика разъезжались ноги, и он; стекая вниз, намеревался грохнуться головой о каменный плинтус, - в последний момент я его подхватил.

–  Опять, Васильич, нажрался!
– равнодушно протянула Виктория, когда я выволок академика на свет, - давай его сюда, Алеша, иди за мной. Дверь захлопни.