Возвращение в Москву
Шрифт:
Будущее, которое, по уверениям его организаторов, должно было вскоре проясниться, наоборот, заволокло тревожной дымкой, поэтому от прежних роскошеств, от денежных трат без счета приходилось воздерживаться, проявляя чудеса героизма. Какая «Шанель» в наши тощие времена? На каждый день сойдет и почти ширпотребная «Эсте Лаудер». К счастью, перед самой смертью Михаил Муратович, старый мудрый змей, успел перевести большую часть сбережений в конвертируемую валюту, и Елена Львовна теперь испытывала острейшие ощущения, отслеживая кривую изменения курса доллара, и, открыв рот, внимала забавным, изумительным в своей противоречивости, экономическим прогнозам.
Юлию, недавно родившую – сына Льва, Левушку, Левчика, Левку-морковку, красу и гордость, забавника и засранца, – содержал новый муж. Виктор Родионович Южин, тонко используя имя тестя, пусть и покойного, то есть имя Михаила Муратовича Мистулова, легенды Внешторга, там, во Внешторге, и обосновался – на подхвате, на четвертых ролях, но при неплохих деньгах. Возможностями он также не был обделен, отнюдь нет, и широко пользовался ими. Завел он иностранную машину, а радиотелефон у него был не хуже, чем у иного разбойника.
После катастрофических событий («стечения роковых недоразумений», по словам Елены Львовны) – после Юлькиного развода и нового поспешного и явно непотребного замужества; после скоропостижной смерти супруга; после нелепого и неправедного суда над любимцем Юрой – Елена Львовна жила в ежедневных слезах, завернувшись в черные и серые шелка. Приобрела она и дымчатую вуалетку из редкой сеточки. Примеряла, приспосабливала, но так и не приспособила – не сумела под презрительным Ритусиным взглядом. Поэтому, чтобы скрывать отсутствие косметики на отекающих и красноватых из-за частых слез веках, пришлось Елене Львовне ограничиться темными очками от Гуччи, самой наимоднейшей формы, и в черепаховой оправе, напоминавшей ей те оправы, которые носили во времена ее молодости. Когда же родился внук Левушка, слез стало еще больше, поскольку к вдовьим слезам прибавились слезы умиления. Шелка же черно-серые снесены были в комиссионку с глаз долой и успешно проданы, а на смену им явились светло-желтые и бело-розовые – зефирные. В крайнем случае, когда светлое виделось неуместным, Елена Львовна выбирала глубоко-синие цвета – цвета высокой меланхолии вечерней бездны.
Елена Львовна являлась на Воробьевы горы, где Юлька, если бы не стряслось «рокового недоразумения», должна была бы жить с Юрой. Левушка унаследовал от Юльки темные волосы колечками, этим он пошел в мистуловскую породу. А глазки имел серые, и Елена Львовна, воркуя над внуком, приговаривала вроде бы и под нос, но так, чтобы обязательно слышал Виктор:
– А чьи это у нас волоски такие красивые? Ма-а-амины волоски! А чьи это у нас глазки серые умненькие? Ай-яй-яй!
Ярко-голубоглазый Виктор криво улыбался, изображая приязнь, подхватывал крокодиловой кожи кейс и молча уходил в департамент. Или еще куда, подальше от тещиного иезуитства.
– А чей это у нас носик? – доносилось ему вслед. – А пальчики-то!.. А ушки!.. Юлька, скажи!
– Как ты полагаешь, мама, благополучно ли складывается у меня семейная жизнь после твоих подлых диверсий? – отвечала Юлия после того, как захлопывалась за Виктором дверь. Очень громко захлопывалась. – Ты хочешь доказать, что я совершила ошибку? Это бессмысленно, пойми наконец. Перестань готовить революцию в отдельно взятой семье. Ты просто большевичка какая-то! С «Апрельскими тезисами» на броневике. Подпольщица! Эсерка с бомбой! Анархистка-максималистка! И… и кто там еще?! Бундовка, что ли?
– Боже упаси, – лицемерила Елена Львовна. – Никого там еще! Никакой революции, никакой ошибки, что ты такое навыдумывала, Юленька? Я вот наоборот гляжу – все очень славно. Молодая обеспеченная семья, ребеночек. Впереди одни розы без шипов. Почему бы вам еще собачку не завести? У наших соседей Лазаревских сука ощенилась, очень породистая, ты знаешь. Ее куда-то замуж отдавали специально, в Тамбов, по-моему. Или это жениха из Тамбова везли? С голубым бантом, как положено. И вот – такие морщинистые, толстенькие, очаровательные шарпейчики! Рыженькие и палевые. Очень модная порода, тебе бы понравились. И – удивительное дело! Я-то всегда считала, что Маля (так суку зовут, сокращенно от Амалии, если помнишь) – боксериха. А щенки – шарпеи! Так же не бывает! Ммм, Юлька?
– Мама, ты отлично знаешь, что Маля боксериха. И если у нее родились шарпеи… В общем, хватит! Ты себе навыдумывала и куролесишь. Глазки, ушки, носик… Ничего подобного! Ничего подобного, мама! Перестань изводить и меня, и Виктора!.. Давно ты отправляла Юрке посылку?
– На днях. Продукты, белье. А сигареты и хозяйственное мыло ему отец шлет и никому больше не позволяет. Зачем? Я бы и сама. Отсюда-то ближе. И опять-таки, с почтой не связываться по нашим временам. Говорят, воруют, жуть! «Когда я на по-очте служил ямщико-ом, был молод, имел я силе-енку…» – заныла Елена Львовна с надрывом.
– Ты по-прежнему бывшего папиного шофера гоняешь? – перебила Юлия матушку, вошедшую в раж.
– Ну да-а! Геннадия. И что значит «гоняешь»? Я щедро оплачиваю его труды. Он никогда не отказывается… это… «сгонять на зону». Его слова.
– Юрка пишет?
– Как же, как же! Пишет мой мальчик. Но лапидарен, как всегда. «Спасибо. Все получил. Не стоит утруждаться. Все отлично. Юрий». И все. Ах да! Еще «P. S. Если встретите маму…» и зачеркано, но, в общем, можно догадаться, что там, под карандашными почеркушками. И еще «Р. P. S», и тоже зачеркано. Что за «Р. P. S»? Ты не догадываешься?
– Не до-га-ды-ва-юсь! Это может быть все что угодно. Стесняется попросить новую зубную щетку, например. Или зубная паста ему не нравится, потому что без фтора. Или отцовское мыло не дошло с сигаретами – разворовали по пути. Кстати, сигареты ему зачем? Он там что, курить стал?
– Сигареты, мадам неверная жена, это валюта, чтобы ты знала, – ехидно сообщила Елена Львовна. – На сигареты себе на зоне покой покупают. Есть сигареты, вся зона тебе кореша. А нет сигарет, ты как мужик не канаешь! – щеголяла Елена Львовна жаргоном. – И еще чай. Теперь, благодаря этим новым публикациям, все знают, что из чая можно сварить чифирь, даже рецепты приводятся. И все они там поголовно чифирят, чтобы «заторчать» и разогнать тоску! Они там «торчат» с чифиря! «Прихода» ждут! Кайф ловят! Балдеют!!! Блатные песни поют хором:
Если я сяду в тюрьму за решетку,То я решетку подпилю,И пусть луна светит своим продажным светом,А я, все равно я убегу.А если заметит тюремная стража,Тогда я, мальчоночка, пропал.Короткий вдруг выстрел раздастся, и я сразуСорвался с барказа и пропал.– Мама! Что за… Что за такой «барказ»!
– Ну, откуда мне знать? Но я еще не так могу! – торжествовала Елена Львовна. И продолжала безобразничать: