Возвращение в Москву
Шрифт:
– Во-от, глядите! Грядет баба! Женщ-щщна! – начал он, скашивая пьяный глаз на Людмилу. – Скажите мне, дрр-зья, – продолжил он, сначала запинаясь, а потом разошелся и вещал уже патетически, – что может женщина протриво… мгм… про-ти-во-п-ссставить безупречной логике, непррр… не-о-про-вержимым аргументам и блестящим примерам? Что она может противопоставить? Только непристойные и нелепые выкрутасы вкупе с пустыми попреками, больше сходными с нечленораздельным и похотливым кошачьим мяуканьем, нежели с разумными человеческими речами!
– Кто бы говорил про разумные речи! – не выдержав, фыркнула Людмила. – Куда уж вам понять
– Это о чем же она говорит, товарищи?! – взревел Евге-ша, обращаясь к собутыльникам. – Что-то непонятное приличному человеку. Что-то бессвязное и бессмысленное.
– Где ж тебе понять, – фыркнула Людмила. – И вообще… Мы с разных планет, Евгеша.
– О! А я-то все смотрю… Я-то все смотрю: ты на гуманоида не больно-то похожа, – сострил паразит Евгеша. – Потому молчи и слушай, что великий человеческий разум говорит. Но сначала… за нас, гуманоидов! – поднял он стакан и продолжил под одобрительное и сонное хрюканье аудитории: – Понять женщину! Понять женщину невозможно по вышеизложенным причинам. И еще. Женщина – инструмент, это я вам как инженер-механик говорю. Женщина – инструмент. При обращении с любым инструментом нужен навык, сугубая привычка. Женщину понимать не надо, к ней надо привыкнуть и привычно пользоваться.
– Да, как же! Научитесь вы пользоваться, дождешься! – насмехалась Людмила. Насмехалась, но не забывала пламенно оглядывать Юру, выставив перед ним горячую, только из духовки, стеклянную миску с едой. – Вам бы микроскопом гвозди забивать, а в рояль пустую тару складывать…
– Умолкни, инструмент неразумный! – пристукнул по столу Евгеша и обернулся к собутыльникам: – Надобно вам заметить, друзья, что с позиции инструмента действия его хозяина могут выглядеть сомнительно…
– А и чур с ним, – весело захрюкал один из «оголтелых алкашей», – лишь бы на производительность не влияло.
– А как там у тебя с производительностью-то, Колян? «Инструмент» еще по рукам не пошел? – ехидничала Людмила. – Нюрка твоя еще на сторону не бегает за производительностью?
– Язва, – хрюкнул Колян. – Язва и язык твой поганый. Ты, Евгеша, вставь своей бабе фитиля.
– Неужто вставишь, Евгеша? – ерничала Людмила и все оглядывалась на Юру, подмигивала, чтобы, не дай бог, не принял всерьез острых разговорчиков и не сбежал. Но остановиться и помолчать у нее не получалось. Она словно на сцене выступала. – Неужто и на моей улице праздник будет?
– Во-от! – потрясал указательным пальцем Евгеша. – Во-от! Убогое создание! Одно на уме! Чуть что, уж хвост оттопырен. Правы были братья наши во Христе Яков Шпренгер и Генрих Крамер, когда свидетельствовали: «Нами установлено (после точной проверки материала), что женщины имеют недостатки как в душе, так и в теле». Уж они-то знали все об этих ведьмах. И написали книгу всех времен и народов под названием «Молот ведьм». Молотить их, плющить… Милка, собирай по кастрюлям, по буфету, что осталось, и тащи домой. Я следом пойду, устал что-то…
Людмила оглянулась на Юру, и, только что боевая и языкастая, словно ушки прижала в униженной мольбе, вся – вопрос.
– Она-то пойдет домой, – внятно сказал Юра. – Ты же, Евгеша, пойдешь
– Дела-а, – нарушил воцарившуюся после Юриного заявления тишину Колян. – Наших бьют.
– Разврат, – постановил Евгеша и зажал в кулаке недопитую бутылку. – Пойдем выйдем, – обратился он к Юре.
– Уверен? – спросил Юра.
Евгеша уверен не был. Отнюдь. Прочие заерзали, вроде бы готовясь к атаке, но так и не сподобились, убоявшись Юриной готовности сражаться. Кому охота по ушам получать за чужую-то бабу?
Но на том конфликт и заглох. Людмилин Евгеша-кино-механик был супружески низложен, изгнан, и дух его из квартиры выведен тщательным проветриванием и влажной уборкой с хлором, а поношения и сплетни, которые он распускал по поселку, приходилось, что поделаешь, терпеть. Однажды, по распитии какого-то пойла, начиненного не иначе как героином, науськанный членами ООА Евгеша предпринял довольно агрессивную и даже вооруженную (кочергой) попытку вновь утвердиться у Людмилы. Не за какой-либо надобностью, а из принципа. Но Юра, прознав о Евгешиных намерениях от сочувствующей Нюрки, попытку Евгеши жестко пресек, и чуть было не вышла ему, осужденному, неприятность, так как Евгеша куролесил по поселку, демонстрируя всем следы насилия, учиненного Юрой, то бишь синяк на скуле.
О прочих телесных повреждениях Евгеша сообщал, что освидетельствованы они в приличном обществе быть не могут, а потому останутся, конечно же, вехой его мученичества, но – легендарной, не подтвержденной документально. При этом он (когда не забывал) подчеркнуто демонстрировал раскоряченную походку и приставал что ни день к менту Липскому, требуя, чтобы Юру «за членовредительство» посадили в тюрьму и заточили в кандалы. Устные заявления Липский игнорировал, а письменно заявлять Евгеша боялся. Потому что, где заявление, там и следствие, где следствие, там и суд. Суда же Евгеша не хотел, по суду его в свое время выслали за сто первый километр, чтобы он своей пьяной образиной не порочил светлый образ Москвы перед иностранными посетителями ресторана гостиницы «Россия», где он имел обыкновение гулять с гостиничными девками, когда был при «капусте». Воспоминания о суде были неприятные, и он отвязался наконец. Впрочем, сделал попытку громогласно злословить и клеветать в общественном месте, в Доме культуры, перед киносеансом, воспользовавшись служебным положением, но был освистан публикой, которая жаждала голливудского боевика, а не подробностей семейной драмы местного значения.
Через два месяца после подачи заявления о намерении заключить законный брак, как положено, Людмила и Юрий расписались в поселковом совете. Свидетелем присутствовал начальник зоны Тимур Семенович Куштан. Свадебным подарком Юре стало постановление о его досрочном освобождении в связи с амнистией по непонятным делам, подобным Юриному. Семеныч, надо сказать, хлопотал, иначе Юре воля могла бы и не выйти.
– Я слишком долго пробыл в этих местах, – сказал Юра Людмиле через несколько дней, когда формальности с освобождением были позади, – глаза б мои не смотрели на вышки, даже издали. Здесь у меня никаких долгов нет. Поедем-ка, Людмила, в Генералово.