Возвращение в Москву
Шрифт:
– Понятно. И ты боялась. Позволь уточнить, чего конкретно. Того, что его замочат в конце концов?
– Это я бы пережила, вот те крест, Юрка! Я даже ловила себя на том, что жду этого, жду не то что с нетерпением, а с… надеждой? Не знаю, как определить. Просто ждала. Я сама себя боялась понять, а потому жила трусихой-страусихой. В общем, прежде всего, я боялась понять саму себя.
– Юлька, это достоевщина какая-то, – морщусь я и отщипываю белесый по краям листик от ближайшего растения. Если листик растереть, он хорошо пахнет. Мята… Ваниль… Немножко моря… Мы дома, на диване в «зимнем саду», и каменный фонтанчик журчит, гоняя воду по циклу. Перед нами столик, на столике белое вино, ломтики сыра, сладкий перец кружочками – Юлькино лакомство из самых любимых, остывшие тосты. Тихий вечер, мы никуда не приглашены сегодня, слава богам.
После того как появилась очередная статейка в «Цацках» с сообщением о том, что некто отравился в одном из Юлькиных ресторанов (чистой воды вранье), приглашают нас теперь несколько реже. Выдерживают карантин, говорит Юлька. Но, по-моему, мы все-таки чаще, чем необходимо, «выходим в свет». Вопреки отдельно присланным приглашениям выходим вместе. Тусу это смущает, интригует. Уши ее, не в меру любопытные, как локаторы ловят наши с Юлькой короткие диалоги. Нам же приходится выслушивать много всякой ерунды по поводу нашей семейной жизни. О нашей семейной жизни всем все известно лучше, чем нам самим. Главный вопрос, который интересует поголовно всех тусовщиков: не беременна ли еще Юлька. И не хочет ли она прибегнуть к искусственному оплодотворению – «это сейчас запросто, вы знаете?». А потом делается кесарево сечение – под наркозом, само собой, чтобы не портить фигуру (возраст все-таки) и не мучить ни себя, ни дитя.
Вопросы задаются и предложения делаются, понятно, в моем присутствии. Таковы законы долбаной тусы. Оправдываться, объясняться Юлька и не думает, потому что пошла игра, и рулетка на коленях у известной нам персоны, и оправданий Юлькиных никто не будет принимать всерьез. В противном случае игры не будет – такое разочарование!
А ко мне пристают бабы. Буквально елозят бедрами по ширинке, буквально лапают между ног, сучки! И говорят: «О-о-о!» – и закатывают глаза, как будто и впрямь нащупали нечто грандиозное, паскуды. И приглашают как-нибудь побеседовать о высоком за чашкой кофе у них на квартирке. Силиконовые буфера так и ходят, так и пружинят, когда такая сучка прижимается ко мне где-нибудь в дверном проеме.
– Юлька, этот силикон такой кошмар! Зачем они себя уродуют, объясни ты мне! Нет, в самом деле зачем? Не говори, что для красоты и чтобы повысить сексуальную привлекательность. Это арбузоподобие ужас что такое!
– Н-ну, как тебе сказать… Силикон – залог нетленности. Представляешь – раскапывают где-нибудь когда-нибудь нетленные силиконовые мощи, благоухающие «Шанелью». Ах, говорят, святая! И вот тебе – сочиняется житие и учреждается культ, все как положено.
– Их житие и так уже сочиняется. Изо дня в день в твоих любимых журналах. С культом тоже уже все в порядке.
Такие примерно беседы происходят у нас с Юлькой на «светских раутах». И слушайте, кто хотите. На доброе здоровье. Игра игрой, шулерство шулерством, но победителем в этой игре – смертельной – должен выйти я.
Однако сегодня, по счастью, мы дома. И пусть я сильно недолюбливаю наши хоромы, особенно когда остаюсь один, сегодня мы с Юлькой вместе, сидим себе на диванчике, пьем вино, обламываем сыр и ведем откровенные беседы. Что-то ее на откровенность потянуло? Боится и переживает моя девочка, неявно ищет защиты, вот и потянуло. Она даже забыла, что моих странностей она тоже опасается. Иногда случается, что я даже не помню, как попал в то или иное помещение дома, не помню, что меня гнало, ибо руки трясутся, костяшки на пальцах ободраны, я задыхаюсь, словно после драки, возбужден, взъерошен и разъярен. И, кажется, она не очень верит, что это именно я тогда, в мае, пытался убить шантажиста. Считает, что я себе навоображал, узнав о случившемся. Но разговор (и разговор мне крайне интересный) у нас сейчас не об этом. И я возвращаюсь к нему.
– Достоевщина, Юлька, – продолжаю я спокойно и снова наполняю бокалы. – За тебя! Что же все-таки происходило? Ладно, ты боялась саму себя. Но это внутреннее ощущение. Оно должно было иметь какое-то основание внешнее, если это не комплекс вины. Передо мной, уж извини. Какие-то события?
– Уж извини, о тебе я тогда не слишком думала, – отвечает она немного язвительно, что обижает меня, надо признаться. – Больше беспокоилась о Левке. А события… Одна змеища – «доброжелательница», знакомство мое с которой длилось дай бог недели две, при встрече на каком-то приеме вдруг спрашивает, гаденько так улыбаясь, шевеля раздвоенным язычком: «Вы растите ребенка самостоятельно? Без гувернанток? Героическая вы женщина. Это должно быть так тяжело, когда муж наркоман. Это дорогое удовольствие – иметь наркомана-мужа. Какие уж тут гувернантки. Они и сами-то по себе, без наркомана-мужа, разорительны, если хорошие. Но и посредственных нянек не всегда себе позволишь». Нет, ты представляешь?!
– Что же ты ответила?
– Ответила я тогда довольно резко. Мол, что за околесицу вы несете, милочка. У вас не иначе как галлюцинации. У кого это муж наркоман? Может, вы сами ширяетесь по-черному? Но, в общем, к концу отповеди я уже не сомневалась, что змеища права. Инъекции он давно уже делал не раз в день, а все три, а в последнее время в промежутках глотал таблетки из флакончика без этикетки. Говорил, что таблетками его снабжает тот самый врач-эндокринолог, к которому он обращался со своим «диабетом». Я не знала ни имени врача, ни названия препаратов. После таблеток он был возбужден, активен, подвижен, в промежутках пребывал в депрессии, становился подозрителен, зол. С годами он стал намного хуже обращаться с Левкой.
– С годами?
– С годами. Поначалу-то все было ничего, вполне прилично. Близости и взаимопонимания, правда, между ними не было никогда и доверительных отношений тоже, но так ведь нередко случается в семьях. Однако со временем, постепенно, по мере того как Левка рос, дипломатический нейтралитет сменился частыми конфликтами. Такими, знаешь, на пустом месте. Инициировал их, в основном, правду сказать, Левка. Виктор бледнел, отвечал оскорбительно и… и угрожал. Вряд ли он стал бы осуществлять свои угрозы, но наркотики… Кроме того, кто знает, насколько далеко простиралось его коварство? Я стала бояться еще и за сына. Нисколько не сомневалась, что он может посадить Левку на иглу. С ума сходила, стерегла Левку ночью, почти не спала. Все мерещилось, что Виктор крадется к Левке со шприцем. Сейчас-то я понимаю, что просто сдвинулась тогда.
– И что ты предприняла?
– Что? То самое. Тогда еще не поздно было утвердиться. Я жила на деньги мужа, а наш с мамой валютный счет в Швейцарии рос благодаря процентам. Мама от случая к случаю снимала со счета по мелочи, но начальный капитал для организации своего дела был. Все папины связи остались при мне. Кое-какие я активно поддерживала, потому что люди приятные и друзья дома, правда, в прошлом. Кое-какие связи пришлось восстанавливать, но мне, молодой, красивой и умной… И ничего смешного!
– Да не смеюсь я!
– Мне, молодой, красивой, умной, шли навстречу. Мне легко предоставили кредит, процедуру оформления провели моментально. И я начала свою деятельность рестораторши. Сначала с одного ресторанчика в самом центре на бойком местечке, потом постепенно образовалась сеть «Ларчиков», потом и кондитерские «Жюли». Сначала я всего боялась. Жутко боялась прогореть, боялась неуспеха, до обморока боялась всяких инспекций. Но мне нужно было стать самостоятельной, ты понимаешь, Юрка? Обособиться заранее и начать пристойно зарабатывать, пока… Пока…