Возвращение в Панджруд
Шрифт:
Купец, при последних словах поднесший ко рту пиалу, чтобы промочить горло после длинной речи, поперхнулся; судя по черноте потекшего по бороде, это было вино. Поставив пиалу и утираясь, сдавленно пробасил:
— Почему же? Я правду говорю!
Джафар вяло махнул рукой. Поднял голову, учуяв, должно быть, запах пролитого.
— Налей глоток.
Неожиданно за купца вступился старый паломник.
— Видно, вы, уважаемый, горькую жизнь прожили, — с искренним сочувствием сказал он. — Тяжелые мысли и носить тяжело... да что делать. Вы правы, добрых
Однако Бухари почему-то не принял его поддержки, а, напротив, неожиданно ощетинился.
— Это в какие же такие “прежние времена”? — сухо поинтересовался он. Похоже, старик почуял в его голосе скрытую угрозу. Не желая затевать спор, он только глубокомысленно развел руками.
Вместо него инициативу взял тот, кто был четвертым.
— Ну в какие, — сказал он. — В древние времена. Во времена Пророка. Теперь Шеравкан узнал: это был тот самый жулик, что выдавал себя за Царя поэтов. После своего шумного разоблачения он куда-то делся; Шеравкан грешным делом решил, что вовсе ушел из караван-сарая, чтобы не мозолить глаза людям. Не напоминать о собственном позоре. И на поминальном угощении его видно не было. А он, оказывается, вон чего: здесь. Еще и рассуждает. Бывают же такие бесстыжие!
— Ах, во времена Пророка, — саркастически протянул купец. — Это откуда же известно?
— Да известно уж, слава Аллаху... такое не спрячешь.
— Во времена Пророка больше было добрых людей? — напирал Бухари. Самозванец примирительно хихикнул, но все же не уступил:
— Гораздо больше.
— С кем же Пророку тогда воевать приходилось?
— Как “с кем воевать”? — переспросил самозванец, снова хихикнув.
— Да вот так: с кем воевать?
— Было с кем воевать! — не сдавался тот. — Я же не говорю, что плохих людей вовсе не было. Плохих людей и тогда хватало. А теперь от них просто спасу нет.
— Спасу нет?
— Ну да.
— А добрых мало?
Шеравкану показалось, что купец слишком уж напирает на этого неудачника. У него самого он тоже не вызывал никакой симпатии, но все же Бухари чрезмерно бычился и вращал глазами, будто хотел напугать. А дела не говорит. Кажется, ему просто пошуметь хочется, погрохотать. А о чем греметь — неважно.
— Мало, — вздохнул самозванец.
— Это еще смотря кого добрым считать, — упрямился Бухари.
— С этим понятно.
— Что понятно?
— Понятно, говорю, кого добрым считать.
— Ему понятно! — саркастически восхитился Бухари, после чего шумно выглохтал новую пиалу вина. — Кого же?
— Того, кто способен куском хлеба поделиться.
— Вот как! — с той же мерой напора и насмешливости пробасил Бухари, готовясь, вероятно, к новому наступлению. — Много ж тогда вокруг нас добрых людей бродит! Если всего куском хлеба!
— Ну да... только этот кусок должен последним быть.
Купец фыркнул.
— Да, — снова вступил в разговор старик хаджи. — Так и есть. Молодой человек правду говорит. Вот, например, под Багдадом есть одна пещера, где похоронено семьдесят
Повисло то, что можно было бы назвать тишиной, если бы не оглушительный грохот сверчков, поставивших своей целью распилить-таки к рассвету подлунный мир на мелкие части.
— Вы были в Багдаде, уважаемый? — поднимая голову, спросил слепец.
— Где я только не был! — хаджи махнул рукой.
Жест определенно показывал, что о его странствиях не стоит и заговаривать: их так много, что устанешь перечислять.
— Говорят, в одной тамошней мечети есть камень, который Али расколол во сне.
— Ну да, — хаджи кивнул. — Есть. Большой такой валун... с баранью тушу примерно. Трещина — в палец. Одни говорят, что Али — да будет доволен им Аллах! — саблей рубанул. Другие — что просто рукой провел.
— Рукой? — уточнил Бухари. — Не саблей, а рукой?
— Шахбаз, дорогой, — мягко сказал Джафар. — Ты не тому удивляешься. Дело не в том, что рукой. А в том, что во сне.
— Вот именно, — подтвердил хаджи. — Учитель правильно говорит: во сне.
Помаргивая, Бухари в немом изумлении перевел взгляд со старика хаджи на Царя поэтов.
— Учитель, как такое может быть? — в конце концов спросил он со сдержанным негодованием в голосе.
— Эта мечеть — шиитская, — пояснил хаджи. — Понимаете?
— При чем тут мечеть! — возмутился купец. — Будь она хоть капищем идолопоклонников! Как человек мог расколоть камень во сне?!
— Уважаемый, — встрял самозванец. — На все воля Аллаха. И потом что же: вы сами никогда снов не видите?
— Сны я вижу! Но те камни, что я колю во сне, во сне и остаются! А когда просыпаюсь, все камни вокруг меня целые!
— Состояние сна внушает человеку большую уверенность, нежели состояние бодрствования, — вздохнул слепой. — И потом, Шахбаз: ты же все-таки не Али.
— Да будет доволен им Аллах, — сказал хаджи, подводя черту.
Недовольно сопя, Бухари наполнил пиалу вином.
— Держите, учитель.
— Поставь.
Они помолчали.
— Скажите, учитель, — несмело начал самозванец, которого, судя по всему, прежде сказанное навело на новые размышления. Шеравкану показалось, что он усмехается с выражением какой-то загадочности. — Как по-вашему, что в человеке самое главное?
Джафар хмыкнул.
— Я вам чужими словами скажу. Спросили об этом одного мудреца. Он ответил: самый большой дар — это природный ум. “А если Господь не наделил человека умом?” Тогда знания, — сказал мудрец. “А если и знаний маловато?” Тогда правдивый язык. “А если и того нет?” Тогда надо молчать, — сказал мудрец. “А если нет сил молчать?” — спросил этот несчастный. Тогда умри! — крикнул мудрец, потеряв терпение.
Самозванец рассмеялся. Потом сказал:
— Я так и думал, что вы этим ответите. Это ведь из...