Возвращение.Хмара-2
Шрифт:
— Что ж ты, сволочь, мужичина подлый, тот час же об этом не сказал, не поведал? — гонец услышал, как заскрипели пружины кровати. Вельможный вестовой поспешно покинул своё ложе. — Разве ж можно Рачителя и Радетеля Отечества лишнюю минуту ждать заставлять, от дел многотрудных государственных отрывать? Государева грамотка… Ишь… Вот всыплю тебе, свинья грязная, батогами, тогда и расчухаешься! Грамотку в щёлочку под потолком просунь, а сам живей на конюшню беги, пущай к выезду спешному готовятся.
— Бегу, Ваше господарство, бегу! — поспешно заверил мужик, старясь поскорее убраться с глаз долой от рассерженного потомка ясновельможного
Вскоре над дорогой, ведущей из города в отдаленно стоящий летний лагерь среднекривоградского воинства, поднялись клубы серой пыли. Большая раззолочённая колымага, сопровождаемая вооружёнными охранниками, везла особого вестового его величества. В особом золоченом ларце, прижимаемом к груди денщиком особого вестового, лежала свёрнутая в тугую трубочку королевская грамотка. Обоз медленно протелепался мимо последних строений и, свернув на ведущую к реке дорогу, скрылся из виду.
— Капитана третьей сотни к тысячнику немедля! — пронёсся над палаточным городком пронзительный голос вестового по полковому штабу.
— Всеволод Эладович! — молодой, только что прибывший ординарец по имени Лёнька робко постучался в укрытую пологом деревянную дверь палатки. — Вас до тысячника кличут!
— С чего бы это? — донёсся до ординарца бодрый голос сотника. — А ты что за дверьми стоишь? Чай, я не красна девица, чтоб ко мне стучаться! Заходи, заходи!
Ординарец, осторожно приоткрыв дверь, робко просунул голову внутрь. Капитан сидел на скамье, перед ним на столе была расстелена собственноручно вычерченная карта. Свет тусклой свечи падал на его озабоченное тяжёлыми думами лицо.
— А я думал, Вы опочивать изволите, — нерешительно промямлил юнец, полностью выползая под полотняные своды.
— Думал, говоришь? Это хорошо, что думаешь. Только я, как и все добрые люди, по ночам сплю, а днём, как и положено, работаю.
— Работаете? Так какая ж это работа — сиднем за столом сидеть? — искренне удивился ординарец, которого ввиду младого возраста жизнь ещё не научила обращаться со словами поосторожнее. Всеволод усмехнулся.
— А вот такая, — Всеволод кивнул на карту. — Всякая работа в жизни есть. Один поле пашет да кожи мнёт, другой над бумагой умной думы думает. И порой, я скажу тебе, до того тяжко думы думать бывает, что хоть сейчас возьми всё и брось!
— А Вы и бросьте, коль так тяжело — то бывает, — не без доли сарказма посоветовал юноша. Всеволод Эладович поднял на него свой тяжёлый взгляд и, словно бы не углядев ехидства в словах своего ординарца, ответил:
— Да и бросил бы, ни дня не задержался, только кто Рутению оберегать будет? Полки да эскадроны в бои водить станет? Ты, что ли?
— Не — е — е, я тому не обучен! — сразу же принялся отнекиваться покрасневший от такого предложения малый.
— Ну, раз не ты, так и не сомневайся в труде чужом! — с этими словами сотник поднялся из-за стола и, оттеснив стоявшего столбом ординарца, вышел на освещённую солнцем улицу.
— Что кликал, полковник? — вваливаясь в просторный шатер тысячника, спросил раскрасневшийся от быстрой ходьбы Всеволод. Он окинул взглядом внутреннее убранство, ухватив рукой за спинку стула, подтянул к себе и уже приготовившись сесть, был остановлен предостерегающим голосом доставившего королевскую грамотку вестового.
— Не садись, капитан, ибо то, что тебе сказано будет, надлежит стоя слушать.
— Это что ж такое может быть в этой бумаге писано, что стул не выдержит? — сотник, нимало не смущаясь, поудобнее пристроил стул и сел.
— Государево повеление великое.
— И оно столь велико, что стул и впрямь развалится? — не переставал издеваться Всеволод над аж покрасневшим вестовым. Государевых вестовых он недолюбливал. Это были не те вечно измотанные дальней дорогой войсковые гонцы, преодолевающие сотни миль, прежде чем, свалившись с седла, протянуть бумагу с приказом боевому полковнику. Нет, вестовой его государева величества отличался от всех прочих благообразной упитанностью, изящными манерами, заносчивой спесивостью и происхождением благородным. Грамоты они везли в золочёных каретах, в сопровождении многочисленной охраны и челяди. Власти военной он над сотником не имел и выполнять его глупые приказания у Всеволода не было ни малейшего желания.
— Как ты смеешь, капитанишка, столь непотребно о государевых указаниях отзываться? — ткнув пальцем в потолок, завизжал рассвирепевший вельможа.
— А за капитанишку можно и в рожу схлопотать, — Всеволод Эладович начал угрожающе подниматься со своего стула.
— Господа, господа, остановитесь! — побледневший, как мел, тысячник Елисей поспешил разделить спорящих, закрыв своим телом изрядно перетрусившего вельможу. — Войдите и в моё положение! Уж не брать мне вас всех под стражу за непотребное поведение! И Вы, уважаемый Всеволод Эладович и Вы, уважаемый, не имею чести быть представленным, по — своему правы. Естественно, королевские указы надлежит слушать стоя, — Всеволод вновь угрожающе привстал, — но, в реестре воинском о подобном ничего не писано, так что каждый волен поступать, как ему вздумается. Вы, господин вестовой, зачитывайте указ королевский стоя, а Вы, капитан, можете слушать его, как Вам заблагорассудится.
Вельможа зло вращал глазами, но видя, что лучшего выхода из создавшегося положения не будет, принялся читать государеву грамоту…
— Что ж, раз велено, то придётся ехать… — выслушав приказ, смиренно произнёс Всеволод и, не говоря больше ни слова, вышел вон из ставшего вдруг неожиданно тесным и душным шатра.
"Государь обещался внеочередным званием и милостью вознаградить… С чего бы это и для чего бы это?" — подумал капитан, неспешно шествуя к расположению своей сотни…
А поднятые по тревоге ратники поспешно одевали снаряжение, седлали коней, строились в ровные шеренги. Вскорости всё было готово к выезду, и кавалькада конников и двигавшихся вслед за ними обозных телег, загруженных нехитрым скарбом, неторопливо попылила по дороге, без всякого сожаления покидая пропитанный гнилостным безмятежьем стан главного росского войска. Ясновельможный вестник, выполнив свою миссию, остался в лагере, для того, чтобы, как он выразился, "вкусить прелести походной жизни и отведать столь сладостную на свежем воздухе простую солдатскую пищу". Уже черед полчаса он и составившие ему компанию новоявленные полковники шумно восседали вокруг высокого стола, уписывая специально приготовленную "простую солдатскую пищу", состоявшую из двух десятков наименований и, поверьте на слово, заморских куриных окорочков там не было…