Возвращение

Вяткина Светлана

– Знаю!

Она с сомнением покачала головой:

– Мне кажется, что счастье существует только в воспоминаниях, как бы задним числом, а в настоящем его не замечают. Иначе все бы знали, что это. Точно так же и любовь…

– Вы это взяли из книг? Кажется, Тургенев в «Асе» писал что-то такое.

– Не только из книг. Из себя самой тоже. Внутренний голос мне подсказал. Кстати, пока не забыла: в городе гастролирует маэстро Гофман. Завтра он будет играть Второй концерт Чайковского, а также Брамса и Шумана. Как бы я хотела иметь автограф Гофмана! Фотографию я уже купила. – Она подбородком указала на рояль, где лежала открытка с

портретом.

– Вы получите автограф, – сказал Юрий, пряча карточку в карман.

– Каким образом?

– Это уж мое дело, – ответил он, вставая.

– Вы уже уходите?

– Хочу навестить маэстро.

– Он вас не примет.

– Посмотрим.

Юрий совершенно забыл о розовом конверте с бабочкой и гениальными стихами. Им владела рыцарская решимость служить прекрасной даме и добыть сокровище, о котором она мечтает. Через полчаса он входил в гостиницу «Европейская», где остановился знаменитый музыкант.

– Мне нужно видеть маэстро Гофмана, он мне назначил, – соврал Юрий швейцару.

– Второй этаж, направо, тридцать шестой номер, – лениво ответил тот.

Юрий поднялся по лестнице и постучал в дверь.

– Connectez-vous! [7] – ответил мужской голос.

Маэстро сидел в кресле и курил сигару. Это был брюнет с бритым лицом и пышной шевелюрой. Он вежливо поинтересовался:

– Чем я могу быть полезен молодому человеку?

Стесняясь того, что краснеет, Юрий стал объяснять по-французски:

7

Войдите! (фр.)

– У меня к вам большая просьба, маэстро. Я люблю девушку и обещал ей ваш автограф. От вашего согласия зависит мое счастье!

– Ваше счастье зависит от такого пустяка? Вуаля! – Гофман взял две фотографии из пачки, лежавшей на столе, и, расписавшись на них, отдал Юрию. – От души желаю вам завоевать ее сердце, юноша. Я тоже был молод, но не столь находчив.

– Спасибо вам, маэстро! – растрогался Юрий. – Это будет лучшим воспоминанием моей жизни.

В антракте после первого отделения концерта он передал девушке фото с автографом пианиста. Это произвело впечатление, но проводить ее домой в тот вечер не удалось. Ему помешали два долговязых студента, одним из которых, конечно же, оказался Владимир Левицкий, не удостоивший Назарова даже кивка головы. Студенты и на концерте сидели подле Натали, и провожать пошли.

«До чего противно быть гимназистом! – признал Юрий преимущество соперников. – Студент, считай, взрослый. Девчонкам это льстит…»

На Страстной весь город пропитался запахом куличей. В домах мыли окна, снимали зимние рамы, скатывали в рулоны тяжелые ковры, скребли деревянные полы и до блеска чистили посуду.

В церквах та же баня, только духовная: православные каялись в грехах, очищали души от пороков и житейской мути.

Большинство прихожан исповедовались и говели раз в год – Великим постом. Это считалось не только христианским, но и гражданским долгом, ведь уклонившиеся от него попадали на заметку властей как неблагонадежные. Взрослое мужское население обязано было представлять в канцелярии по месту службы справки о допущении к причастию, а студенты отчитывались перед администрацией учебных заведений. Подобный формализм – одно из самых трагичных последствий синодального периода, превращавших таинство исповеди в подневольный «отчет о грехах». Это снижало и авторитет Церкви, и религиозные чувства населения. Исправляло положение лишь усердие духовно одаренных пастырей.

Городские священники во время поста трудились денно и нощно, а на Страстной и вовсе чуть не падали с ног от усталости. Больше всего исповедников было у протоиерея Марка Крестовоздвиженского, законоучителя мужской гимназии. Кроме учащихся, у него окормлялась вся городская знать.

Отец Марк был плотным румяным батюшкой с хорошим тенором и покладистым характером. Каждый год он умилялся при виде трехсот гимназистов, выстроенных на исповедь в длинную очередь, хвост которой терялся где-то в конце коридора, соединяющего домовый храм с учебным корпусом. Каждый исповедник сжимал в кулаке «лепту» – полтинник, а то и рубль, плюс обязательная восковая свеча. Батюшка великодушно отпускал мальчишеские грехи, покрывая вихрастые головы епитрахилью. Из свечей на аналое образовалась ароматная гора. Потом отец Марк «реализует» их через церковную лавку. Великопостные доходы шли на приданое его дочери.

Томясь в длинной очереди, Юрий вспомнил язвительные реплики отца в адрес Церкви. Через полчаса стояния и его одолел скепсис: «Тоже мне таинство! Раз в год под расписку торопливо наврать священнику любую ерунду и получить формальное отпущение грехов, – повторял он слова отца. – Ни за что не признаюсь в том, что было у меня с гувернанткой! Стану я срамиться. Хотя… ведь никто не узнает, кроме отца Марка. А он будет смотреть на меня как на развратника. Ужас! Зачем только я согрешил! А не сказать все же боязно…»

Так он мучился за грех юности, хотя с некоторых пор считал себя атеистом. Среди старшеклассников это было принято. Юрий вспомнил реальный анекдот, случившийся с Феликсом Ковальчиком, выходцем из поляков.

По-русски Ковальчик понимал все, но говорил как иностранец – слишком правильно. Но мог и ляпнуть что-нибудь не к месту.

Три года назад на исповеди он почему-то впал в ступор и не мог вымолвить ни слова.

Отец Марк стал поторапливать грешника:

– Чего молчишь, чадо? Кайся!

Тот моргал, сопел, но – ни звука.

– Рукоблудишь? – решил помочь батюшка.

– Да.

– Часто?

– Один раз. Еще в первом классе. Два калачика взял. И брат тоже.

– Ты ж говорил о рукоблудии? – начал путаться отец Марк.

– Да-а, рукоблудил.

– При брате?

– Да-а, и сестра видела.

– Свят, свят, как же вы посмели, да еще при сестре?

– Мы и ей дали.

Тут в голове священника стало проясняться.

– Чадо, ты знаешь, что такое рукоблудие?

– Это есть руками блудить – красть.

Батюшка понял свой промах:

– Ах ты горе луковое! Что за искушение! Так вы калачики воровали в кондитерской? Вместе с братом? А сестру на атасе поставили?

Ковальчик согласно кивал.

– Ну и сорванцы! Обещай Богу, что больше никогда не возьмешь чужого, – наставлял батюшка, улыбаясь в бороду.

Ковальчик простодушно передал товарищам свой диалог со священником, вызвав взрыв хохота. Многие даже повалились на спину и, как жуки, бессвязно дрыгали конечностями. Вдоволь насмеявшись, гимназисты объяснили полячку подлинный смысл слова «рукоблудие», чем едва не довели беднягу до самоубийства – он всерьез хотел утопиться.