Возвращение

Ищенко Геннадий Владимирович

– В щечку я буду целовать тебя, – буркнул я. – На день рождения.

Я ушел к себе и больше не слышал, о чем они говорили. В своей комнате первым делом переоделся в трико, а потом достал тетрадку. Чтобы успокоиться и лучше вспомнить семьдесят третий год, пришлось заняться медитацией. Как всегда, при первых же повторениях мантры волной накатило расслабление, безразличие сменило взвинченность, лень стало даже шевельнуть пальцем. Длилось это немного меньше обычного – минут десять, но мне хватило. Писал я все время, пока женщины возились на кухне, – больше часа. Событий было много, тем более что я писал не только о луноходе, Парижском соглашении по Вьетнаму или перевороте в Чили, но и о таких вроде бы малозначительных вещах, как выход на экраны фильма «Семнадцать мгновений весны». Закончив с августом, я спрятал тетрадь

за одежный шкаф и стал думать, идти сегодня вечером гулять или нет. Конечно, принимать предложения Ленки после того, что она мне сказала – это только ронять себя в ее глазах. Но ведь на ней одной свет клином не сошелся? Наверное, ей будет полезно узнать, что я отклонил ее предложение и провел время в другой компании. Вечер будет теплым, а по друзьям соскучился не один я, поэтому гулять будут многие. Так ни до чего и не додумавшись, я решил перед обедом еще позаниматься. Тело притерпелось к нагрузкам, поэтому их уже можно было увеличивать быстрее.

Обедал я вместе с отцом. Когда поели, он следом за мной прошел в мою комнату.

– Держи! – отец положил на письменный стол громкоговоритель для карманных приемников и ферритовый стержень для антенны. – Транзистор для выходного каскада я тебе принесу, а выходной трансформатор намотают мои парни. Переделаешь свою «мыльницу» с наушника в нормальный приемник.

Я похолодел: эту «мыльницу» я выбросил из стола вместе с остальным хламом. И как об этом сказать отцу?

Радиотехникой я увлекся давно. Отец вечерами просиживал над своими самоделками, собранными на лампах на алюминиевых шасси навесным монтажом, а я сидел рядом, слушал доносившиеся из динамика завывания и его ругань и вдыхал запах канифоли. Когда на маленьком экране кинескопа первого отцовского телевизора замелькали первые смутные изображения, для нас с сестрой это было чудом. Помню, показывали балет Чайковского «Лебединое озеро» и мы широко открытыми глазами смотрели в негативном изображении танец маленьких лебедей. Отцу нужно было делать настройку, а мы его упрашивали не трогать телевизор. Нам и так было здорово! Когда я учился во втором классе, как-то раз в отсутствие отца включил паяльник, достал его радиодетали и кусок гетинакса с наклепанными на нем лепестками и начал на них паять все, что попадалось под руку. Спаяв солидное сооружение, я подумал (недолго) и, припаяв в две выбранные наугад точки провода, засунул из в розетку. Зрелище получилось завораживающее. Больше всего мне понравилось то, как сгорали большие зеленые сопротивления, обгорая по спирали и постреливая искорками. Большинство конденсаторов взорвалось, что тоже не оставило меня равнодушным. В этот день в Союзе родился еще один радиолюбитель. Позже отец немало со мной занимался и отдал мне читать подшивки журналов «Радио». Для школы я собрал действующую модель лампового радиоприемника, а для себя делал его из редких в то время транзисторов, которые отец приносил для меня с работы. Прежний я сейчас бы прыгал от радости и целовал отца, а теперешний смотрел на него и не знал, что сказать.

– Папа, – наконец, собравшись с духом, сказал я внимательно наблюдавшему за мной отцу. – Понимаешь, какое дело... Ты не сердись, но я, кажется, случайно выбросил приемник, когда чистил стол от хлама.

– Так «кажется» или выбросил?

– Выбросил, – опустив голову, признался я.

– Что с тобой происходит, не скажешь? – спросил отец. – Ты был так увлечен радиотехникой, а сейчас словно о ней забыл. Этот приемник ты делал целый месяц. Сколько было криков и слез!

– Так уж и слез! – возразил я. – Только один раз и было, когда сдох транзистор.

– Неважно, – сказал он. – Не заговаривай мне зубы. Ты выбросил результат месячного труда и не рвешь у себя на голове волосы. И динамик не доставил тебе радости. Напомнить, как ты упрашивал его достать? Не хочешь со мной поделиться?

– Я тебе скажу все, – пообещал я, – но не сейчас.

– Надеюсь, – сказал он. – Не хотелось бы лишиться твоего доверия.

Ну и как ему сказать, если при всех своих замечательных качествах он почти начисто был лишен фантазии, а у меня ее было на двоих! После того, как он облучился от радиолокационной станции, пришлось долго лечиться в военном госпитале. Головные боли ушли, но они возвращались, если он начинал много читать. Поэтому он ничего и не читал, кроме любимого «Кобзаря» Шевченко. И откуда тогда взяться фантазии?

Какие доказательства я ему мог представить, кроме своих слов? Рассказать о развале СССР? Точно попаду к психиатрам. Для него я был еще слишком мал и авторитетом не являлся. Рассказать правду я ему мог, но не сейчас, а тогда, когда он сможет хоть частично поверить в рассказанное. Он ушел, а я сидел на кровати и вспоминал, как он незадолго до смерти плакал, держа мою руку в своих сморщенных, покрытых старческими пятнами руках и говорил, что я у него в жизни единственный друг. Голова у него уже соображала неважно, и он часто без всякой причины обижался на ухаживающих за ним внуков, подозревая их черт-те в чем. Как хотелось ему довериться, поделиться своими сомнениями, попросить помощи, но я чувствовал, что этого делать нельзя. Не то время и не те люди. И я еще не та фигура, чтобы серьезно воспринимать тот бред, который я бы на него вывалил. Я знал, чем смогу привлечь внимание серьезных людей к своим записям. Отец в их число, увы, не входил.

Решив пока об этом не думать, я вышел в большую комнату посмотреть, что передают по телевизору.

– Не делай его громко, – попросила мама. – Что-то сильно разболелась голова.

– Давай помассирую точки, – предложил я. – Наверное, полностью боль не уберу, но болеть будет меньше.

– Какие еще точки? – с подозрением спросила она.

– Особые, – ответил я. – На голове и на руках. Это китайская медицина, я про нее в журнале вычитал. Не бойся, больно не будет.

Одно время после института я сильно увлекался электропунктурой и точечным массажем и даже сделал для лечения пару приборов. Расположение точек я знал хорошо, на какие из них и как воздействовать при многих болезнях тоже помнил, поэтому за пять минут сделал все, что нужно.

– Действительно помогло! – удивилась мама. – Болит, но уже не так сильно. Надо будет посмотреть самой те журналы, которые ты читаешь. Я вижу, ты совсем не ешь конфеты, которые я купила. А я их потихоньку пробую. Смотри, спохватишься, когда их совсем не будет.

– Не хочу портить зубы, – сказал я. – Вот пойду в школу, принесу мел, тогда можно будет изредка есть сладости.

– Можно купить в аптеке хлористый кальций, – предложила мама. – Если ты так боишься за зубы. Он недорогой, мы тебе его когда-то давали.

– Сами пейте эту гадость! – меня передернуло. – А я лучше буду грызть мел. Неплохо еще толочь скорлупу яиц, но нужна ступка.

– У нас же есть керамическая ступка с пестиком, – сказала мама. – Что, забыл? Сам же в прошлом году толок в ней сахар в пудру. Давай я буду перед употреблением яиц хорошо их мыть, а ты потом истолчешь. А то в мелу все, что хочешь, может попасться. Ты сегодня вечером никуда не идешь? А то Таня уходит гулять, и твой Игорь тоже собирается в городок. Неужели опять весь вечер будешь отжиматься и стоять на голове? Все нужно делать в меру, тогда будет польза.

– Золотые слова, мамочка! – я чмокнул ее в щеку. – Непременно сегодня пойду гулять и перецелую всех девчонок. Зря, что ли, портфели таскал?

– Болтун ты, – сказала она. – Точно с тобой что-то случилось. То был такой скромник, что я не знала, что и делать, а сейчас разошелся. По крайней мере, на словах. Ты для чего сюда пришел, телевизор смотреть?

– Не буду я его сейчас смотреть, – ответил я. – Все равно еще рано для чего-нибудь интересного, а у тебя еще болит голова. Где газета?

– Лежит на трюмо, – сказала мама. – Только никуда не задевай, отец ее еще не смотрел.

В газете ничего стоящего внимания не было, поэтому я ее отложил и достал из-за шкафа тетрадь. С полчаса поработал нормально, потом принесло сестру.

– Что это ты пишешь? – поинтересовалась она, увидев меня за тетрадью с ручкой в руках.

– А тебе не все равно? – спросил я, досадуя на то, что задумался и не услышал ее шагов. – Любовные послания пишу, а вечером пойду разносить. Довольна?

– Да ладно! – примирительно сказала сестра. – Что хочешь, то и пиши. Я хотела спросить, ты точно будешь учиться игре на гитаре?

– Если купят, буду, – ответил я. – А что?

– Не слышала, чтобы в городке были репетиторы по этому инструменту, – сказала она. – Игре на пианино учат человек пять, а по гитаре, по-моему, никого нет.

– И не надо, – сказал я. – Самоучитель обойдется гораздо дешевле. А ты для чего спросила?

– Да так, – сказала Таня, повернулась и вышла из моей комнаты.