Возвращение
Шрифт:
– Ну и как было? – спросил я. – Больно?
– А ты как думаешь? – сказала жена. – Как проткнула мочку, я света белого не взвидела! А она еще удивляется, чего я так ору! Еле уговорила дать второе ухо. А мама сказала, что у всех разная чувствительность.
– Это тебе компенсация, – я вложил ей в руку золотые серьги. – Чуть заживут дырки и можно носить.
– Гена, иди быстрее, – позвал сидевший у телевизора отец. – Что вы застряли в коридоре? Послушай, передают о выступлении Насера.
– Пойдем, – сказал я жене. – Посмотрим, скажет он что-то новое или нет.
Не сказал. Несмотря на победу, а не поражение, набор тезисов был тот же самый, что и в «Программе 30 марта» моей
– Чепуха это все, – сказал я. – Причем вредная чепуха. Ладно, мы пойдем к себе.
– На майские праздники будем выступать? – спросила Люся. – На Новый Год отказались, если откажемся сейчас, могут больше не предложить.
– Еще больше месяца. Давай подготовим пару песен.
– Гена! – раздался из-за двери голос отца. – Иди быстрее сюда, Кинга убили!
Мы вместе вышли в гостиную и подошли ближе к телевизору.
– Видный борец за права темнокожего населения Соединенных Штатов Америки, – вещал диктор. – Противник войны во Вьетнаме...
– Как это случилось? – спросил я.
– Возле его дома остановилась машина, кто-то изрешетил его из автомата и умчался. Представляю, что сейчас начнется в Америке. Зря ушел, передали, что завтра, в понедельник в Париже начинаются переговоры между США и Вьетнамом.
– Новости закончились, – сказал я. – Мы к себе.
– Что это ты какой-то не такой? – спросила жена. – Из-за Кинга?
– Все стало меняться, – ответил я. – Кинга убили сегодня в Монтгомери, а должны были убить в Мемфисе четвертого апреля. И убили его по-другому. Переговоры по Вьетнаму тоже начались раньше. Пока расхождения в мелочах, но они начнут нарастать.
– Все равно полезно знать, как и что было! – возразила жена. – Для того и писал, чтобы менялось. У нас хоть какие-то изменения заметил?
– Мне трудно замечать, я в это время жил в провинции совсем другой жизнью. Но думаю, большинство населения еще не заметило. Вот спас я в этом месяце Гагарина или сотню наших моряков. Многие это заметили бы? Хотя смерть Гагарина как раз заметили. О нем искренне горевали. Все научные достижения еще на стадии ОКР или внедряются в производство, а реформы дадут отдачу только через год-два. То, что подготовятся к засухе, сократят армию, избегнут Чернобыля или проведут реформы, почувствуют миллионы. Кстати, в конце июня должны принять новый закон о браке. Так что скоро наше подполье закончится. Будешь отгонять от меня студенток на законном основании, как жена, а мне не придется бить морды ребятам.
– Кому я нужна!
– Между прочим, ты сказала эту фразу с сожалением!
– Ген, – она прижалась ко мне. – Еще пара месяцев, и мы с тобой перейдем на второй курс! Вот могла ли я совсем недавно мечтать о такой жизни?
– Держись за меня! – заявил я. – Еще не то будет.
– А я и так держусь, – зашептала она мне в ухо. – Обеими руками!
– Если не уберешь сейчас же руки, я за себя не отвечаю! – сказал я, пытаясь вырваться. – Мама в любой момент может постучать в дверь!
– Вот поэтому нужно жить в своей квартире, – сказала она. – Что хочешь, то и делаешь.
Свою квартиру мы получили только через год, когда обоим исполнилось восемнадцать лет. Куратор переехал в другой дом, а мы заняли его двухкомнатную квартиру. К этому времени я написал в общей сложности пять книг, был принят в союз писателей и без проблем обставил квартиру мебелью. Занимались и песнями, выступая с ними, как правило, на праздничных концертах. Учеба во ВГИКЕ давалась не то чтобы совсем уж легко, но жилы не рвали, и Герасимов с Макаровой были нами довольны. С Брежневым и его внучкой по-прежнему встречались два-три раза в месяц, а вот Суслов меня избегал. Он больше не посылал за мной машину, и мы ни разу не встретились у Брежнева, хотя я знал, что он часто бывает в доме Леонида Ильича.
Друзей у нас теперь было много, а когда появилась своя квартира, многие из них
– Жаль, – сказал Люсе студент из нашей группы Олег Бежанов. – Когда Геннадий тебя бросит, учти, что я жду.
– Из-за чего ему меня бросать? – удивилась жена.
– А где ты видела у артистов долгие браки? – вопросом на вопрос ответил он. – Почти у всех по две-три жены, а то и больше. А я однолюб.
Таких однолюбов было еще несколько. Вот известие о моей свадьбе не разбило ни одного сердца. Девчонки оказались практичней ребят: зная, что я занят, они не допускали для себя ничего лишнего, поддерживая чисто дружеские отношения. По крайней мере, я о других отношениях не знал.
Все консультации прекратились. Вслед за Сусловым от них отказался Грушевой, а последним понял их дальнейшую бесполезность Келдыш. Он, правда, и вытянул из меня больше других. Единственным человеком, которого иногда интересовало мое мнение, был Брежнев. Следовал ли он в своей работе моим советам или нет, я не знал. Именно Леонид Ильич в качестве новогоднего подарка сообщил о предательстве в Проекте и о том, что к американцам попали такие данные, которые не оставляли никаких сомнений в том, что мы как-то сумели заглянуть в будущее. А в феврале умер наш белорусский дед, и объект прикрытия был ликвидирован. Не прошло и месяца с того дня, когда сняли охрану, как в Асаново наведался корреспондент «Красной звезды», собирающий материал о партизанском движении в крае. Кто-то ему там посоветовал поговорить с Масеем, поэтому он был очень огорчен его кончиной. Те, кому следовало, быстро выяснили, что любознательный гость никакого отношения к «Красной звезде» не имел. Два дня он расспрашивал всех о старом партизане, а потом со всеми тепло попрощался и уехал. За ним проследили, но трогать не стали. Деза сработала и, если бы не четыре десятка особо доверенных людей, знавших о моей роли в Проекте, можно было бы ни о чем не беспокоиться. У меня даже забрали Сергея, оставив только машину, заменив «Волгу» четыреста третьим «Москвичом». Шофер был от Комитета, но уже другой. Если не считать этой машины и редких свиданий с генсеком, наша жизнь ничем бы не отличалась от жизни других студентов, которых в Москве пруд пруди. Правда, еще имелась своя квартира и отсутствовала нужда в деньгах, что для большинства студенческой братии было нехарактерно. Было еще кое-что, что выделяло нас среди других. Благодаря своему творчеству, мы за последние два года обросли такими связями, что смогли бы, наверное, без проблем решить любой вопрос. Говорю «наверное», потому что мы эти связи практически не использовали. Все началось на милицейском курорте, а потом пошло-поехало, чем дальше, тем больше.
Сегодня был День Победы и, как обычно, собрались в квартире моих родителей, только теперь уже три семьи. Сестра в декабре вышла замуж и навещала нас не чаще, чем я ездил к Брежневу. Праздник она отмечала вместе с мужем и его родней.
– У вас хоть Ольга осталась, – вздыхала по этому поводу мама, – а у нас все разбежались.
– Далеко мы разбежались? – спросил я. – Через стенку можно перестукиваться.
– Все равно, – сказала она. – У вас теперь своя жизнь, постоянно бывают друзья. Мы вам снова станем нужны только тогда, когда появятся внуки.
– Только после окончания института! – предупредила жена. – Три года это недолго. Пап, ты еще долго будешь служить? Не тяжело?
– Думаю, еще два-три года, – ответил Иван Алексеевич. – Если вытяну три, уволят полковником, а это уже другая пенсия. При желании можно не работать.
– Так ты и усидишь дома! – с сарказмом сказала Надежда.
– Не усижу, – согласился Иван Алексеевич. – Но смогу выбрать что-нибудь необременительное. Будем тогда с Володей ездить на рыбалку. А сидеть дома скучно, да и деньги пригодятся, у нас еще Ольга растет.