Возвращение
Шрифт:
Мне вообще перестало хотеться что-либо делать, куда-то двигаться, стараться в чем-то преуспеть. Опускаться на самое дно, конечно, тоже не хотелось, но остановить процесс гниения души было уже невозможно.
По утрам меня мучал кашель. Скверный такой. Минут пять задыхаешься в агонии, стараешься ухватиться за воздух руками, а потом всё проходит, будто бы и не было ничего. Руфус посоветовал мне обратиться к врачу, но я был глух к пожеланиям такого рода.
Однажды, гуляя по набережной и наблюдая за тем, как голуби бессмысленно путаются у меня под ногами, я заметил группу людей, одетых в черные помятые костюмы. Выглядели они так себе, больше смахивали на алкашей, нежели на приличных горожан.
Подойдя к ним ближе, я заметил, что некоторые из них пребывали в изрядно выпившем состоянии. Запах дешевого алкоголя стойкой струей ударил мне в нос. Мужчины курили, время от времени забегая за угол дома, чтобы справить малую нужду. Мне захотелось познакомиться с ними поближе.
И в этот самый момент из здания вышли несколько женщин и мужчин. На плечах последних находился гроб. Оркестр преобразился, подвинувшись в сторону. Кто-то из них звучно выругался за то, что пролил содержимое стакана на мостовую.
Очередные похороны и очередное траурное шествие по улочкам города.
Я вновь присоединился ко всей этой похоронной процессии.
– Жалко мужика, – лениво попытался завязать разговор я с одним из трубачей.
– Ага, – буркнул тот в ответ.
– По-моему, там бабу хоронят, – отозвался идущий впереди музыкант, у которого в руках покоился бубен.
– Все равно жалко, – подытожил я и закурил.
Мы медленно брели по спящему городу, и те редкие люди, что встречались нам на пути, пугливо отступали в сторону, словно боялись принять участие в параде мертвецов. Я заговорил о том, что ищу работу и был бы не против стать одним из участников похоронного оркестра. Трубач сказал, что это легко устроить, поскольку по какому-то регламенту оркестр должен был состоять из восьми человек, а у них только шесть. Потом я начал рассказывать им о том, что имею музыкальное образование и ни в коем случае не подведу их ни на одном из мероприятий. Идущий впереди мужчина, с пухлым лицом и густыми бровями, улыбнулся, протягивая мне свою трубу.
– Я даже нот не знаю, играю просто, как получается, – отозвался он и захихикал. Я вновь учуял запах алкоголя.
Меня похлопали по плечу и сообщили о том, что здесь, мол, дела никому нет до моего профессионализма. Главное это влиться в коллектив. Коллектив – это основа любых рабочих отношений. Так мы и шли, чуть поодаль от родственников, несущих гроб. Рассказывали друг другу разные истории, смеялись, пили из серебряной фляги ром и будто бы забыли, что находимся на похоронах.
Потом один из мужчин приободрился, видимо, настало время для музыки, и оркестр нехотя принялся исполнять траурный марш, под аккомпанементы которого вся колонна благополучно вошла на территорию кладбища.
Дальше все как всегда: слезы, молитвы, надгробные речи и прощание с усопшим. Я стоял чуть в стороне и просто курил, прокручивая в голове мысли относительно того, что очень сильно хочу в туалет. Через несколько минут всё кончилось. Справив нужду на одно из многочисленных надгробий, я неторопливо поравнялся с музыкантами, и мы побрели в один из городских баров отмечать знакомство.
Пухлый трубач успел забрать какой-то конверт у высокой светловолосой девушки, которая вытирала слезы платком. Очевидно, гонорар за проделанную работу. Она выглядела уставшей, измученной, и, когда мои глаза встретились с ее, мне показалось, что этот взгляд я уже где-то видел. В нем вновь не было презрения, было только сожаление, о котором никто не говорит вслух.
3.
Через пару месяцев наш небольшой оркестр
Я влился в коллектив, прикупил дешевый поношенный костюм, черного цвета, туфли и галстук. Никогда не умел завязывать галстуки, но жизнь приучает ко всему. Пришлось изрядно повозиться с этим бесноватым изобретением, чтобы более-менее соответствовать образу свадебного музыканта.
– Каким образом нас позвали туда играть? – решил осведомиться я у Пикколи, моего компаньона.
– Мы частенько подрабатываем на свадьбах и прочих торжествах. Одними похоронами сыт не будешь. – Он улыбнулся, после чего закурил папиросу.
Мы прибыли по указанному адресу, опоздав всего на полчаса. Гости уже рассаживались по местам, всюду раздавались веселые голоса, а зал был украшен в великолепные белые тона. Я выпил пару бокалов шампанского, прежде чем подняться на сцену, после чего, некоторое время, мы занимались настройкой инструментов.
Народ изредка поглядывал в нашу сторону, стараясь концентрировать внимание на более важных вещах. В конец концов мы являли собой всего лишь фон, удачно скрашивающий вечер. Жалко, что играли мы не настолько хорошо.
Спустя некоторое время мы приступили к музыке, и некоторые люди пустились в пьяный пляс, размахивая ногами и руками в разные стороны. Приятно видеть, как под твою музыку совершаются движения, а не захоронение побледневшего тела. Я старался как мог, пыхтел, надувал щеки, выдавливая звуки. Не успев обзавестись собственным инструментом, мне приходилось играть на той трубе, которую мне одолжили коллеги, а получалось это, скажу я вам, весьма тяжело. Губы, словно не желали принимать участие в этом сомнительном мероприятии, превращая звуки трубы в никчемный рваный мотив.
Так или иначе гости остались довольны. Нам, само собой, приходилось делать перерывы, чтобы перевести дух, пропустить по стаканчику и просто выкурить сигарету. Наш маленький оркестр отходил в сторону, практически в самый конец зала и старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Однако некоторых из нас умудрялись приглашать на танец изрядно подвыпившие пожилые женщины. Но, так как это всё приходилось для нас частью работы, мы, стиснув зубы, терпели и шли на всяческие уступки.
Играл старый патефон; весьма приятная, слегка печальная песня, с оттенком ностальгии. Мне казалось, что я ее уже где-то слышал. Я танцевал, чуть приобняв за талию женщину, одетую в платье в белый горох. Она положила голову мне на грудь и дышала так размеренно, что могло показаться, будто бы ее одолел сон. Кто-то из гостей взорвал хлопушку, и большое количество конфетти, подобно самому настоящему снегу обрушивалось на нас с потолка. Словно под дождем, я разглядел девушку, лет восемнадцати, стройную, стоявшую напротив и наблюдающую за моим корявым танцем.
Это была Сагита.
Она улыбнулась, поправив прическу. За все это время, что я ее не видел, девушка преобразилась и стала настоящей красавицей. Волосы аккуратно падали ей на плечи, а губы были накрашены алой помадой. Поначалу мне даже показалось, что это была кровь. Сагита подняла взгляд вверх и тихонько смеялась, радуясь тому, как серебристое конфетти облизывает ее щеки.
Я не мог сдержать своего изумления. Словно из сна, из самых дальних уголков памяти вырвался этот приятный глазам образ и вернул меня в мир живых. Попросив прощения у своей партнёрши по танцу, я оставил ее и не спеша приблизился к Сагите. Так мы и стояли какое-то время, смотрели друг на друга, любовались. На ней было черное платье, с повязанным на шею платком. Она продолжала улыбаться, отчего мне стало как-то не по себе.