Возвращение
Шрифт:
Мне постелили в гостиной. Маленький диванчик, но сойдет, чтобы скоротать ночь. Я погасил свет, накрылся пледом и еще какое-то время вслушивался в уличный шум, в то, как ходят трамваи и как где-то неподалеку пьяные мужики выясняют отношения. Но несмотря на всё это на душе было как-то легко, как-то спокойно, безмятежно, будто бы завтра я открою глаза и окажусь в собственной постели, рядом с женой, которую, видимо, все еще любил и хотел обнять.
Утром мы пили кофе с рогаликами.
– У нас в цеху один парень рассказывал про женщину, сдающую комнату. Вроде бы не дорого. – Руфус посмотрел на меня. –
– Это было бы весьма кстати, – ответил я, делая маленький, но обжигающий глоток черного кофе.
– У тебя есть деньги на первое время?
– А ты что – хочешь мне одолжить их? Я думал, у тебя у самого с этим какие-то проблемы.
Мы переглянулись.
– Хм, ну я просто так спросил. – Он уткнулся взглядом в стол.
– Ладно, разберемся.
На работу я отправился пешком. Моросил мелкий дождь, по земле все еще стелились остатки раннего тумана. Городам, расположенным вблизи морей, всегда приходится сталкиваться с чрезмерной влажностью. Я не страдал от этого, но иной раз прогулка по пустынным, окутанным в молочную пелену улицам напоминала мне ходьбу по потустороннему миру, где так тихо, что волосы на голове встают дыбом.
Из тумана выплывали силуэты горожан, они проносились мимо, будто бы подгоняемые ветром. Мне всегда было интересно – если проследовать за кем-либо по пятам, сможет ли этот человек скрыться из поля зрения, свернуть за угол и растаять. Еще ни разу не пробовал заниматься подобной ерундой, но всегда так хотелось.
В мясной лавке все по-старому. Мистер Чегг поздоровался со мной, выразил надежду на мое дальнейшее благоразумие, и все понеслось по привычному сценарию.
Ближе к вечеру в лавку позвонил Руфус, позвал меня к телефону. Я не успел вытереть испачканные в крови руки, и босс трижды проклял меня за то, что трубка заляпалась. Мы договорились встретиться ближе к восьми часам в ретро-квартале.
Квартал назывался так потому, что все дома там напоминали постройки прошлого века, высокие потолки, большие узкие окна, кирпичная кладка. Мне нравился этот стиль, вот только в осеннюю пору он навевал какое-то грустное настроение.
– Она слегка не в себе, – сразу же уточнил Руфус, пока мы шли по направлению необходимого мне жилища.
– В каком смысле?
– Не знаю, не уточнили. Просто сказали, что у нее на войне погиб муж, они раньше жили там вдвоем, и после этого женщина слегка тронулась умом.
– Ну и зачем мы туда идем? Я не хочу жить вместе с сумасшедшей. – Я схватил приятеля за локоть и остановил.
– Перестань, – одернул меня он. – Всё хорошо. Она не сумасшедшая, просто до сих пор носит траур по мужу, вот и всё. Мало с кем общается, в общем – ведет затворнический образ жизни.
– Да кто тебе всё это рассказал?
– Коллега по работе. Они раньше семьями дружили, но сейчас только понаслышке знает о ней всё это.
– Знаешь, люди разное болтают. Может, у нее три головы или еще черт-те что? – Я почему-то занервничал. – Давай не пойдем.
– Да что ты как ребенок себя ведешь? – Руфус сердито ткнул меня в бок. – Тебе нужен ночлег, а эта дамочка много не возьмет. Особенно если скажешь, что воевал, она сострадательна к военным. А вообще – скажи, что знал ее мужа, он, кажется, тоже был
– Порой мне кажется, что ты бредишь.
Мы зашли в парадную, поднялись на второй этаж. Каждый наш шаг отдавался эхом. Руфус постучал в дверь, через пару минут ее отворила высокая фигура в кружевном, готического стиля платье, с черной вуалью на лице.
– Вы кто? – спросил приятный, но сердитый женский голос.
– Мы звонили вам по поводу комнаты, – начал свой монолог Руфус. Я просто стоял рядом, сжимая в руках чемодан с вещами.
– Вы собираетесь жить вдвоем? – уточнила дама.
Мы переглянулись.
– О, нет, мадам, что вы. Только он, он один. – Руфус подтолкнул меня чуть вперед.
Я только и произнес:
– Здравствуйте.
Она смерила меня взглядом. Сквозь вуаль были заметны приятные, но несколько бледные черты лица.
– Он воевал, – как-то невпопад высказал мой друг.
Женщина вздохнула и молча пропустила меня внутрь.
В квартире царил мрак. Множество старых вещей были любовно расставлены по полкам прихожей. Я медленно брел за хозяйкой, стараясь не выдавать своего замешательства. Здесь было чересчур печально.
Она остановилась у входа в комнату. Маленькая, скромная, с небольшой кроватью и письменным столом. Но на большее я и не рассчитывал.
– Я люблю тишину и хотела бы вас попросить не нарушать это правило. Моя комната за стенкой, и у меня очень чуткий слух.
– Да, мэм, я всё понял.
– Если вас это устраивает, то можете располагаться. – Она озвучила сумма, я утвердительно кивнул головой и остался один, среди темных мебельных силуэтов, покрытых белыми простынями.
На мгновение мне показалось, что я очутился во сне. Женщина исчезла, оставив меня наедине с переживаниями и подобием какой-то тайны. Сдернув простыни со стола и кровати, я пару раз чихнул от плотного клуба пыли, поднявшегося в воздух. Но вновь не почувствовал отвращения, словно наконец-то очутился там, где так давно хотел побывать. За окном пробежал одинокий трамвай, какой-то человек прошагал вдоль по улице и скрылся в одной из арок, и всё стихло. Несколько дохлых мух, валявшихся на подоконнике, почему-то навеяли улыбку, словно они явили собой истинных обитателей этой квартиры.
2.
Так и стали проходить мои дни. Дни, в которых ничего не менялось. В мясной лавке я уже не чувствовал себя чужим, отстраненным, а наоборот – весьма заинтересовался этим нехитрым делом. Стал уделять ему больше внимания. По вечерам, пару раз в неделю, по обыкновению, напивался. Не от непреодолимого желания сделать что-то глупое, напротив – от пресыщенности, от того, что вокруг меня наконец-то все нормализовалось.
Через какое-то время Руфус сообщил мне, что так сильно ожидаемый нами театральный деятель всё же не собирается приезжать в наш город, а, следовательно, мечты о работе по написанию музыки к пьесе можно было отложить в долгий ящик. Но эти вести не расстроили меня, они были всего навсего очередным событием, вернее – очередным лишением события. Такое происходит сплошь и рядом, с этим ничего невозможно поделать, оставалось только стоять в стороне и просто наблюдать.