Возвращение
Шрифт:
Здесь было не так уж и плохо, даже уютно. Играла тихая, ненавязчивая музыка, а посетители никогда не дебоширили. Руфус последнее время часто жаловался на то, что им с женой никак не удается завести ребенка, и я невольно все чаще стал вспоминать о Сагите, которую покинул. Интересно – как там она, и удается ли ей уживаться под одной крышей с Жанной и ее новым кавалером. Думаю, что удается. По крайней мере, хочу в это верить.
– Может, мы не созданы для этого? – внезапно вырвал меня из забвения голос приятеля.
– Для чего?
– Для детей. – Он нервно закурил. – Понимаешь, это же ответственность, а если ты не готов ее нести, значит господь не предоставит тебе подобных благ.
– Дети –
– Конечно. Ну так говорит жена. – Он также нервно глотнул пива. – Ну и я так считаю тоже.
– Я никогда об этом не думал.
– У вас была Сагита, все эти пять лет. Считай, что дочку растил.
– Никогда к ней не относился как к дочери. – Я улыбнулся, поддавшись мыслям о девушке. – В любом случае – тебе не стоит так переживать из-за этого. Ты бы все равно был бы никудышным отцом.
Руфус слегка возмутился, выдыхая из ноздрей сигаретный дым. Странно, но я никогда не слышал от него подобных разговоров. В какой-то момент люди меняются, становятся другими, и ты вечно упускаешь этот этап из виду, тот самый, в котором человек совершает процесс перевоплощения.
В нем, как правило, меняется совершенно всё, от манеры поведения до привычек. Появляется или же уходит раздражительность, извечные темы бесед резко сменяют русло, и теперь при встрече вы никогда не услышите от него слов радости или же, наоборот, горя. Он все тот же сосуд, который странным образом наполняется совершенно иным содержимым, таящимся в нем или же занесенным какими-то другими ветрами.
Я старался не придавать значения всем репликам, которые бессознательным потоком сыпались из уст Руфуса. Он постепенно пьянел, становился сонливее, потом его самого утомила болтовня, и ему пришлось переключиться на другую тему.
– Как там поживает твоя сумасшедшая хозяйка?
– Я ее почти не вижу, – говорю я, опуская глаза в пол.
– Я бы сам свихнулся от такой мадам. Странная она. – Он улыбнулся и закурил.
– Не знаю. Не замечал. – Потом добавил: – Хотя порой мне кажется, что я живу со своей совестью.
Руфус выплюнул в мою сторону клуб дыма и засмеялся во весь голос.
– Не думал, что ты так проникнешься. Она что – ведьма?
– Она похожа на ночной кошмар, – сухо сказал я и тоже закурил.
Мы вышли из бара за полночь. На улице неожиданно сыпал легкий снег. Конец октября. Я пожал своему другу руку и побрел вверх по улице, прикидывая, что до дома придётся добираться пешком.
Я шел по пустым улочкам. Свет в домах уже давно погас. Фонари слабо отбрасывали тени на мостовую, и создавалось впечатление полнейшего одиночества. На какое-то мгновение я подумал, что заблудился, свернул не туда и теперь не смогу найти дороги обратно. Остановился у столба, потирая друг о дружку замёрзшие руки. Мне почему-то стало страшно, стало боязно возвращаться в унылую обитель скорби, в которой мой разум походил на законсервированную банку, способную тупо пролежать на одном месте долгие и долгие годы. Покрыться пылью, стать обыкновенным предметом обихода, о который попросту будут спотыкаться все, кому не лень.
Мне стало жаль хозяйку квартиры. Жаль ее образа жизни, ее сумасбродных поступков, ее одиночества. Она не заслуживала быть такой, жить среди нормальных людей, заключенная в странный, совершенно сухой панцирь, из которого не смела даже высунуть головы. Но через некоторое время я вспомнил, что собирался отдать ей деньги за комнату, потерял ход предыдущих мыслей и вновь побрел вдоль по улице.
Входную дверь в квартиру я отворил ключом. Зашел внутрь и услышал тихую игру на пианино. Сняв с себя запорошенное снегом пальто, я медленно прошел по коридору и остановился у входа в ее комнату.
– Вы сегодня поздно, – раздался женский голос из-за двери.
–
– Другом, – слепо повторила она. – Вы можете войти.
Я вошел. Она сидела все в той же строгой, таинственной позе и смотрела в окно, закрыв крышкой клавиши инструмента.
– Расскажите мне о войне, – через какое-то время попросила женщина.
Алкоголь, играющий в моих жилах, развязал мой язык, теперь мне хотелось вести странные, монотонные разговоры.
– Там было страшно. Не всегда, но большую часть времени. – Я закурил папиросу, не спросив разрешения. – Мы передвигались на ощупь, практически каждый день. Иногда мы просыпались и не могли понять, умерли мы или еще нет. Иногда гремели взрывы, кричали люди, брызгала кровь. Знаете, теперь все эти воспоминания для меня превратились в какой-то странный, липкий клубок. Они наслоились друг на друга, поэтому прошу прощения за столь глупые метафоры.
Женщина молчала.
– Мы не знали ни цели, ни своих командиров, нас просто забросили в тыл и обещали только смерть. Геройскую, но мы все прекрасно осознавали, что наши тела клевали бы вороны, а наши имена пропали бы точно так же, как сотни других имен до нас. – Мне вдруг стало совестно за такие гнусные мысли, но именно ими я жил все это время. – Потом я медленно потерял самого себя, как-то прекратил верить в успех кампании и в то, что следует совершать правильные поступки. Помощи было ждать неоткуда, поэтому нам не особо хотелось геройствовать. Да нас и было-то человек десять-пятнадцать, когда, закутавшись в старую, вонючую шинель, мы спали в полуразрушенной школе. Дождевая вода капала мне за шиворот, и я долгое время ворочался, стараясь не обращать на это внимания. Под утро я уполз в другую часть здания и только там смог уснуть, а когда проснулся, мне показалось, что всё вокруг изменилось. Своих товарищей я не обнаружил, они ушли, забыв о моем существовании. Странно это как-то. Потом я услышал шаги. Спрятавшись за заваленный обломками стены письменный стол, я просто ждал. Пришли какие-то мужчины, они тащили за собой девушку. Она даже не сопротивлялась, обыкновенное смирение. Ее изнасиловали, избили и убрались восвояси. Не знаю почему, я не посмел вступиться за нее, мне кажется, это было бессмысленно, немного наивно. На той войне я никого не спасал, а спасался сам. Когда я покинул свое укрытие, девушка заметила меня, жестом попросила сигарету и медленно поплелась прочь. В ее глазах не было никакой ненависти по отношению ко мне, она ненавидела себя, но не меня.
Все это время я стоял спинок к хозяйке квартиры и курил. Женщина молча слушала мой рассказ, положив руки на колени, подобно прилежной ученице. Когда я закончил, мне стало плохо и пришлось быстрым шагом проследовать в ванную комнату, чтобы опорожнить свой желудок. Трудно понять, ради чего я решил в тот вечер стать настолько откровенным – возможно, внутренняя обида подтолкнула слова, но стоя перед зеркалом, умывшись холодной водой, мне показалось, что я впервые в жизни был честен.
4.
Способность что-либо чувствовать – это необыкновенный дар, которым обладают все, но далеко не каждый умеет им пользоваться. Некоторые прячут его в глубине души, стесняются, боятся проявить слабость. Они слепо живут, тянут руки к огню, постепенно забывая о том, что он может обжечь. Таких людей много, среди таких людей живется, как в лесу, стволы деревьев которого непроходимой чащей возникают на пути зрячего человека. Наверное, они мешают жить, ведь в их существовании нет никакой цели: прикоснись к такому, и он не сможет точно передать эмоцию, которую испытывает. Жизнь под копирку – она пресна на вкус и напоминает туманный проспект, следуя вдоль которого ты постепенно стираешься и исчезаешь из виду.