Возвращенный рай

Таннер Дженет

Написав об этих важных новостях, Джози продолжила с явным облегчением освещать другие, менее серьезные вопросы, но Лили дальнейшие строчки пробежала вскользь.

Холод раннего вечера, казалось, пронизал ее насквозь, до спины, ознобом отозвался в суставах, но не смог рассеять первоначальное впечатление полного неверия.

Ее отец болен – возможно, очень болен, – но этого не может быть! Этого нельзя себе представить. Лили вспомнила, что за всю свою жизнь, она ни разу не слышала, чтобы у него заболела хотя бы голова. Для нее он всегда олицетворял силу и власть. Ребенком она его побаивалась, с трепетом относясь к его неожиданным сменам настроения и вспышкам гнева, когда она плохо себя вела или огорчала его; вообще всегда испытывала

волнение перед его непререкаемым властным видом. Даже потом, когда Лили обнаружила, что он далеко не такой уж властный распорядитель своей жизни, как она раньше считала, отец все равно оставался для нее безусловным авторитетом, возможно, с некоторыми недостатками, но все же сильным человеком, с которым не считаться было нельзя. Лили видела, как он стареет – седеют волосы, на лице прорезаются более глубокие морщины, а на руках надуваются вены, но ей просто не приходило в голову, что годы скажутся и на нем, как на всех остальных. Ей казалось, что время обходит стороной ее отца. Он по-прежнему оставался высоким и стройным, с зычным голосом, сильной волей, неукротимым характером. Болезни и смерти – это были несчастья, которые обрушивались на простых смертных, а на него такие слабости не распространяются. Он им не поддавался, и ей казалось, что никогда не поддастся.

А теперь она была шокирована, поняв, что, оказалось, иммунитета от времени не было и у него.

Лили снова перечитала письмо Джози, ее охватили дурные предчувствия. Какой бы тесной ни была их дружба, Джози никогда не стала бы соваться в их семейные дела. Она никогда не осмелилась бы сообщать ей эти новости, если б не считала, что это абсолютно необходимо, тем более что фактически располагала лишь догадками и сплетнями. А простая, без эмоций, подача этих фактов делала ее слова ужасающе убедительными.

Отец должен был сообщить мне об этом! – подумала Лили. Чувство страшного одиночества охватило ее. А если он не захотел сделать этого из-за соображений, о которых писала Джози, то должна была написать Ингрид. Они должны были известить меня! Я же все-таки его дочь! Я имею право знать!

Лили посидела еще некоторое время, машинально вертя в руках стакан и настраивая себя на решительные действия: нужно переговорить с ними самой и узнать всю правду. Она поднялась, подошла к телефону и набрала номер оператора.

– Пожалуйста, я хочу заказать международный разговор с Мандрепорой, Наветренные острова. – Голос ее звучал сухо, когда она называла номер телефона, когда-то такого знакомого, а теперь с трудом срывавшегося с ее языка, ушедшего далеко на второй план, отодвинутый многими недавно узнанными номерами – нью-йоркских друзей, деловых знакомых.

– Сейчас все линии заняты. Я вам перезвоню. Безразличное отношение оператора усилило ее чувство беспомощности. Сколько времени уйдет на то, чтобы дозвониться? Но сделать она ничего не могла. Лили положила трубку, хотела налить себе еще вина, но передумала. Лучше выпить что-нибудь покрепче. Конечно, слишком рано, но напряжение слишком велико! Она открыла неначатую бутылку джина, налила порядочную порцию в стакан, добавила тоника. А потом глотнула с такой жадностью, с какой заблудившийся в горах путешественник глотает бренди из фляжки спасательной команды на Сен-Бернаре.

Когда зазвонил телефон, она вздрогнула. Может быть, это не с Мандрепоры, сказала она себе. Возможно, кто-нибудь из друзей предлагает сходить в кино или пропустить по рюмочке.

Но дали разговор с Мандрепорой.

– Соединяю, – сказала операторша, и Лили услышала в трубке свистки и глухое эхо, что ей странным образом напомнило прибой на пляже, а потом откуда-то издалека донесся гудок.

Вскоре подошла одна из горничных. Лили поняла, что это горничная, потому что ей показалось несколько знакомой интонация нараспев.

– Я хочу поговорить с герром Брандтом, – сказала она.

– Скажите, кто звонит?

– Его дочь.

– Лили!

Мисс Лили – это действительно вы?

– Петси?

– Да, мисс Лили, это я. Ах, как приятно услышать ваш голос!

– И твой тоже, Петси.

Опять нахлынули воспоминания. Улыбающееся черное лицо, пышная грудь, к которой припадала Лили. Петси, ее няня, которая во многих отношениях была даже ближе, чем собственная мать. Когда умерла Магдалена, именно Петси подхватила падающую Лили и обмыла ее поцарапанные колени. Петси, которая заплетала ей косы, укрывала ее на ночь одеялом, нежно баюкала перед сном. Даже со смерти Магдалены именно к Петси убегала Лили в тяжелые минуты, растрепанная и плачущая, зная, что здесь ее не будут попрекать помятым платьем или тем, что она целуется липкими губами. Дорогая, милая Петси. Но Лили знала, что не может тратить время на болтовню, хотя очень этого хотела. Связь с Мандрепорой не отличалась надежностью и могла в любую минуту прерваться, а ей важно поговорить с отцом.

– Отец дома?

– Дома, Лили. Но я не уверена, что… Вы знаете, он заболел. Думаю, он сейчас отдыхает.

– Тогда позови фрау Брандт, – попросила Лили.

– Да, конечно, поговорите с фрау Брандт, мисс Лили. – В голосе Петси послышалось явное облегчение. – Я приглашу ее. Ах, как я рада…

Пока ждала, Лили опять глотнула джина. Она немного успокоилась – голос Петси подействовал на нее благотворно.

Она слышала голоса – очень далекие и не смогла разобрать, что они говорили, потом – как будто шаги по плиточному полу. И потом необычно четко, словно она находилась в соседней комнате, а не где-то у черта на куличках, донесся голос Ингрид.

– Лили.

Один звук голоса оживил в ее воображении образ Ингрид. Мысленно Лили видела, как она стоит там, держа трубку в своей холеной руке, унизанной кольцами, слегка постукивая по ней ноготками, выкрашенными в цвет бледно-розового жемчуга. Ингрид было пятьдесят шесть лет, но выглядела она лет на десять моложе: ее налитое тело не позволяло прорезаться морщинам. Сейчас она стоит, приняв одну из своих величественных поз. Ингрид никогда не обнажала свою нежную бледную кожу на горячем карибском солнце, но от нее так и веяло здоровьем и покоем. Одевалась она броско и ярко, не переходя, однако, границ приличия. Очаровательная, хорошо воспитанная женщина, Лили не могла вспомнить, чтобы та когда-либо, рассердившись, повысила голос. Но Лили давно поняла, что Ингрид только мягко стелет и что за внешним очарованием, которое она демонстрировала с такой искренностью, скрывалась эгоистическая и черствая натура. Лили терпела Ингрид, думая, что она нужна Отто: слишком долго он был один после смерти Магдалены и много выстрадал, – но не любила ее.

– Ингрид, – сказала Лили. – Я получила письмо от Джози.

Наступила небольшая пауза. Помеха на линии или Ингрид собиралась с мыслями? Потом Ингрид произнесла:

– Понятно.

Лили поняла, что легкого разговора не получится.

– Она сообщила мне, что отец заболел. Это верно? Еще одна пауза. Потом:

– Да, это верно, – скупо подтвердила Ингрид.

– Насколько серьезно?

– Очень серьезно. Возможно, ему осталось жить всего несколько месяцев.

Кровь застыла в жилах Лили. С того момента, как она получила письмо от Джози, Лили боялась наихудшего, но когда эти опасения подтвердились, да еще в такой категорической форме, это явилось для нее ударом.

– Почему вы не сообщили мне об этом? – возмутилась Лили. – Если он так болен… если он скоро умрет… Вы должны были предупредить меня!

– Он не хотел, чтобы ты об этом знала, – оправдывалась Ингрид. – Ты знаешь своего отца – он презирает слабость в себе самом и в других и предпочитает думать, что поправится.

– Это исключается?

– Чудеса бывают. Но, сказать честно, я в это не верю.

– Так в чем же дело? – спросила Лили, стараясь не разрыдаться. – Что у него? Джози упомянула про онколога.