Возвышение Королевы
Шрифт:
— Еще раз поранишься, и я свяжу тебя к чертовой матери, Аврора.
Мой ответ — шмыганье носом. Я не смогла бы говорить, даже если бы захотела. Мое внимание продолжает возвращаться к марле на его шее, к крови, которая пропитывает воротник его рубашки.
— Откуда ты знаешь, как это сделать? — спрашивает он тихим тоном.
— Ч-что? — справляюсь я сквозь слезы.
— Ты сказала, что знаешь, как это исправить.
Он льет дезинфицирующее средство мне на ладонь, но я даже не морщусь. Он уделяет особое внимание тому, чтобы вытереть свою кровь между моими пальцами и из-под ногтей.
Это заставляет меня заплакать сильнее, чувства стыда и сожаления преследуют мои слова, когда я пытаюсь говорить:
— Меня п-порезали, когда я была молодой, и я-я сама зашила свою рану.
Не знаю, зачем я ему это говорю. Может, как и он, я пытаюсь отвлечься от настоящего.
— Почему ты не обратилась в полицию?
Я отчаянно качаю головой.
— Я им не доверяла. Я все еще не доверяю. Они ненавидели меня и, вероятно, обвинили бы меня в том, что я сделала это с собой. Я... вот почему я такж не отправилась в больницу, потому что они бы сообщили обо мне. Кроме того, если преступником была семья жертвы, я не хотела причинять им боль. Они испытали достаточно боли на всю жизнь.
— Вот так.
Он опускает мои забинтованные ладони на колени, и я погружаюсь в приятное ощущение, когда раны перестают пульсировать. Затем он вытирает то, что, я уверена, является беспорядком на моем лице, влажным куском ваты.
Мой лоб хмурится.
— Что?
— Вот причина, по которой ты не Максим. Ему было бы наплевать, если бы люди страдали, пока он получал свое удовлетворение. Тебя ранили ножом, и ты молчала, защищая других.
— Но я п-порезала тебя.
Слова горят у меня в горле.
— Тебя загнали в угол, и я уверен, что ты больше этого не сделаешь.
— Как ты можешь быть так уверен?
— Я просто могу.
Мой подбородок дрожит.
— Я... мне так жаль, Джонатан.
— Перестань извиняться.
— Но...
— Если ты не прекратишь, я тебя отшлепаю.
Мои внутренности сжимаются от этого обещания. Это чувство полной капитуляции перед вожделением, которое я испытываю к Джонатану, и есть причина, по которой я все разрушила. Я пыталась привлечь чье-нибудь внимание, чтобы они открыли дверь, и я могла убежать.
Тот факт, что он мог использовать мое тело против меня, напугал меня. Это все еще пугает, но теперь я чувствую, что нахожусь в измененной реальности. Теперь я не имею права думать ни о чем, кроме того факта, что причинила ему боль.
Я могла убить его.
Я могла потерять его раз и навсегда.
— Джонатан, я...
— Замолчи, Аврора.
— Но я...
Его рука обхватывает мое горло, а губы захватывают мои. Мои слова и слезы замолкают, и мысли рассеиваются в воздухе. Что-то подсказывает мне, что я не должна этого делать, но эта причина может быть проклята.
Я стону ему в рот, когда он овладевает мной полностью. У него вкус коньяка и кофе. Мне так нравится его вкус. Тот факт, что он смешивается с его древесным, пряным ароматом, кажется, будто я погружаюсь глубоко в него.
Мой язык встречается с его языком, не отставая от его темпа — или, во всяком случае, пытаясь. Он слишком напряжен для меня, чтобы поддерживать тот же ритм. Его пальцы на моей шее усиливают смертельное ощущение его присутствия, окружающего меня, как тиски.
Все еще целуя меня, он переворачивает меня так, что я лежу на спине на матрасе посреди хаоса брошенной одежды, полотенец и простыней. Его рот покидает мой, и я тяжело дышу, мои губы распухли и воспалены, но я хочу большего. Мне нужно подтверждение того, что он прощает меня, что он видит, что я не хотела причинить ему боль.
Пальцы Джонатана сжимаются на моем горле, и я хватаю его за руку, не для того, чтобы убрать ее, а чтобы удержать как рычаг давления. Мне нужно за что-то держаться, и странно, что он единственное, к кому я могу обратиться.
— Не плачь больше. — его голос тверд и в то же время нежен. — Эти глаза не созданы для слез.
Прежде чем я успеваю до конца осмыслить его слова, он сползает вниз по моему телу и стягивает ночнушку до талии.
Я не стала заморачиваться с нижним бельем после утреннего принятия ванны, и рада, что не сделала этого.
Благодарный стон срывается с губ Джонатана, когда он скользит пальцами по моим складкам. Я уже забыла, каково это быть мертвой там, внизу. Джонатан заставлял меня хоронить эту часть себя с каждым оргазмом, который он вырывал из меня.
Теперь я даже не нуждаюсь в боли. Мне просто нужно его присутствие, и все мое тело воспламеняется, возвращаясь к жизни.
Он отпускает мое горло, и прежде чем я успеваю запротестовать, он встаёт на колени в ногах кровати и начинает раздвигать мои ноги.
Они расширяются по собственной воле, когда его пальцы скользят от моей сердцевины к внутренней стороне бедер, оставляя влажный след.
Я погружаюсь в это ощущение, когда язык Джонатана совершает длинный взмах. Моя спина выгибается над кроватью, когда волна удовольствия пробегает по позвоночнику.
Он держит мои бедра в безжалостной хватке, просовывая свой язык внутрь меня. Сначала это происходит медленно, будто он пробует меня на вкус.
Я никогда никому не позволяла опускаться на меня. Это казалось слишком интимным, и я просто не хотела от этого отказываться. Точно так же, как до того, как я встретила Джонатана, я никогда не опускалась на колени, чтобы сделать минет. Однако Джонатан один за другим преодолевал мои запреты, словно это его Богом данное право.
Чужеродное ощущение заставляет мои губы приоткрыться в нуждающемся стоне.
— Черт. — его голова выглядывает из-под моих ног. — Ты лучшее, что я пробовал.
А потом он снова начинает пировать на мне. Его неторопливый темп исчезает. Джонатан толкается в меня и выходит из меня в ритме, от которого мои конечности разжижаются. Мои соски превращаются в твердые камешки, натягиваясь на материал ночнушки.
Я хватаю его за волосы обеими руками, впиваясь пальцами в его череп, пока он безжалостно пожирает меня. Другого описания для этого нет. Джонатан не только ест меня, он претендует на меня. Владеет моим телом, но на этом не останавливается. В некотором смысле, это похоже на то, что он также охотится за моей душой.