Вперед и вниз
Шрифт:
IV
Минуло полтора месяца со дня захвата Там-Тама. Уже три угрожающих письма канули в омут международного почтового оборота, но нигерийские прохиндеи не торопились выручать из беды своего посланца и, похоже, не очень боялись разоблачений, могущих последовать за его передачей Интерполу.
— Надо было захватывать журналиста, — ругался Швеллер, — и прятать его где-нибудь в тайге. Вся Чечня этим кормится, а мы связались с какой-то шушерой.
— Чечены тоже по несколько месяцев ждут выкупа, а ты все хочешь сразу, — успокаивал
— Что тут думать, платить надо. Если затянем до зимы, Там-Там у нас сдохнет. И деньги упустим, и со жмуриком еще возня.
Разговор происходил все в том же подвале, куда коллеги прибыли поздно вечером с самой что ни на есть гуманной целью: они собирались устроить Там-Таму прогулку на свежем воздухе. В последнее время африканец сильно сдал физически, его лицо осунулось, курчавые волосы свалялись и походили на грязную овечью шерсть, губы потрескались и вывернулись наизнанку до такой степени, что верхняя упиралась в кончик носа, а нижняя почти достигала подбородка. Полагая эти метаморфозы следствием нездорового подвального климата, тюремщики решили изредка в ночные часы выводить Там-Тама на улицу. В этот раз настала очередь Женьшеня и Швеллера, которые приехали на место слишком рано и теперь коротали время за картами. Оба были неестественно трезвы. Там-Тама уже спустили с цепи, и он разминался, гуляя по своей комнате и порой заглядывая через раскрытую дверь на кухню.
— Ты снова дурак, но зато при погонах, — сказал Женьшень, побив последний ход Швеллера и выкладывая на стол две шестерки. — Сыграем еще?
Он оторвал банан от лежавшей на столе грозди и начал снимать кожуру.
— Перестань жрать бананы! — взорвался Швеллер. — Видеть этого не могу! У меня на них аллергия.
— Аллергия? Ты об этом никогда не говорил.
— Мог бы прочесть по моему лицу, раз уж ты такой умный.
— Ничего у тебя на лице не написано. Абсолютно ничего.
— Ты просто не умеешь читать! Ладно, сейчас увидишь. Дай-ка сюда банан.
— Держи. Я люблю эксперименты — особенно на людях.
— Сдавай карты, пока я ем!
К их столу осторожно приблизился Там-Там и промямлил что-то с просительной интонацией.
— Угомонись, приятель, — сказал ему Женьшень. — Не будь таким нахальным.
— Катков! — произнес, громко чавкая, Швеллер и ткнул толстым пальцем в потолок.
— Йе-йе, Каткойф, — закивал нигериец.
— То-то и оно. А теперь отвали. Не видишь, мы играем.
На протяжении следующей партии, в которой Швеллер вновь остался в дураках, он съел один за другим четыре банана.
— Ну и где аллергия? — спросил пытливый Женьшень.
— Пока — тьфу-тьфу-тьфу — пронесло. Но к утру, возможно, начнется.
— Вот свинья! Ты бы хоть Там-Таму оставил.
— Пожалуйста, один остался.
— Ага, самый переспелый.
— Он такие любит. На, Там-Там, кушай, тебе надо поправляться.
— Скоро полночь, — взглянул на часы Женьшень, — можно выходить, в это время здесь на улицах пусто. Прицепи его к себе наручниками.
— На кой он мне сдался, блохастый! Сам к себе цепляй.
— Ты здоровее, да еще и бананов налопался. Может, его на себе придется нести. Смотри, он же еле ходит.
— Тогда зачем вообще эти наручники? Куда он убежит?
— Согласен. Обойдемся без них.
Все трое цепочкой — Женьшень впереди, Швеллер замыкающий — проследовали вверх по лестнице и вышли в темную сырую ночь. Фонарей в переулке не было, а горевшие окна домов не столько освещали путь, сколько мешали глазам приспособиться к темноте. Когда через несколько шагов они остановились, стало слышно, как Там-Там с жадным присвистом заглатывает воздух.
— Куда пойдем? — спросил Швеллер.
— Там под деревьями должна быть скамеечка. Для начала посидим на ней, пусть он дышит.
Они почти на ощупь отыскали скамейку, но та оказалась мокрой, садиться никто не хотел.
— Может, посидим в машине?
— Чтоб тебя! — рассердился Женьшень. — Человеку нужен свежий воздух, а он со своей машиной! Идем по переулку в тот конец и обратно.
Они двинулись в выбранном направлении, прогулочным темпом дошли до маленькой сосновой рощи, прижатой к шоссе полукругом старых пятиэтажек, и остановились под фонарем у расположенного здесь ночного киоска.
— Сосновый воздух самый полезный, — сказал Швеллер. — В нем есть такие смоляные эфиры…
— Возьмем бутылку, раз уж сюда пришли, — предложил Женьшень.
— Да ну его, это колдырское пойло, оно ацетоном воняет. У меня в машине три ящика хорошей водки — на оптовом сегодня взял и не успел забросить своим.
— А почему раньше не сказал?
— Забыл. Представляешь? Совсем замотался.
— Не огорчайся, бывает, — сказал Женьшень. — Про одну бутылку ты никогда не забудешь, а три ящика — это уже и не выпивка, а так, обычный товар.
В этот миг впервые за все время их прогулки невдалеке послышались голоса, мелькнул сигаретный огонек, и вскоре из темноты к киоску вышли двое парней.
— Ого! — воскликнул, останавливаясь, один из них. — Негритос. Раньше я его здесь не видел.
— Туристы, что ль? — спросил второй, плоховато ворочая языком. — Не подкинете пару баксов рабочему классу на сникерс?
— Гуляйте отсюда, огрызки, — сказал Швеллер беззлобно. — Вы отравляете нам свежий воздух.
— Во дает! — озадачились парни. — Пришел в чужой район со своим негритосом и еще тут командует!
Тот, что был попьянее, принял боксерскую стойку.
— Не спеши, — остановил его второй и, обернувшись, позвал в темноту: — Мужики! Давайте сюда!
— Чего там Фугель разорался? — донеслось не с той стороны, куда он кричал, а правее, из рощи, и на освещенном пространстве перед киоском появились еще четверо.
— Какие-то черножопые нас прогоняют. Гуляйте, говорят, отсюда.
— Что, прямо так и говорят?! Дожили! Дальше некуда! — искренне возмутились туземцы.
— Предлагаем обмен, — вновь обратился Фугель к чужакам, приосанившись и уже выступая от имени всего коллектива, — вы сейчас берете нам три пузыря водки и еще по пиву на брата, а мы за это вас не будем бить. Даже пальцем не тронем.