Вперед в прошлое 2
Шрифт:
— А где находится этот центр? — уточнил я.
Мама виновато развела руками. Приплыли. А ведь интернета нет, это надо идти в библиотеку и искать информацию… Впрочем, нет.
— Значит, узнай адрес центра онкологии, тебе это будет проще.
Я прочел список. Понадобится сорок три тысячи. Сорок три долбанных доллара — неподъемная сумма по нынешним временам.
— Это курс на десять дней, плюс восстановление, потому что некоторые препараты очень токсичны, — объяснила она. — Потом понадобится повторный. Есть более дешевые аналоги того, что я написала, но толку от них мало.
Даже если папаша отдаст наши деньги, не хватит. Потом еще сорок, и еще сколько-то на операцию. А чтобы она прошла успешно, надо ехать в Москву, давать на лапу, еще давать на лапу — заведующему, хирургу, медсестрам. Черт его знает, как это делается! А то будет: «Здравствуйте, бесплатный доктор!» «Здравствуй, неизлечимый больной». То есть выльется лечение хорошо если в штуку баксов. И до конца июля, когда начнется реформа и я смогу сделать деньги из воздуха, тянуть нельзя.
— Справимся, мама. Не переживай.
Какой там — справимся! Меня будто подвели к пропасти, и я замер на краю на носках. Должны. Точнее я — должен. Потому что если не я, то кто?
Я подытожил:
— Значит, так: лечение ты начинаешь здесь. Выясняешь, что нужно, чтобы попасть на операцию в Москву. Какие нужно сделать шаги. Остальное — моя забота. Все будет хорошо. Веришь?
Я подошел к сидящей на кровати маме и обнял ее. Она будто этого ждала, стиснула меня, прижала к себе и ткнулась лицом мне в грудь. Рука скользнула по ее волосам.
— Просто предоставь это мне, — повторил я, гладя ее по голове. — А теперь давай ты немного успокоишься и поговоришь с… — хотелось сказать «с детьми», но я прикусил язык, это звучало бы странно из уст ребенка, — с Борей и Наташей, скажешь им, что болезнь опасная, коварная, но мы справимся. Так ведь?
Она кивнула, подняла лицо. Мама если и плакала, то очень давно, и следов не осталось, а теперь в океане ужаса, плещущегося в ее глазах, появился парус надежды. Не строгая родительница сейчас меня обнимала — маленькая напуганная девочка, которая никогда ничего не решала сама.
— Готова? Они плачут, их нужно успокоить. Давай я скажу, если тебе трудно, а ты подтверди и улыбнись, ладно? — Она снова кивнула. — Вот и хорошо.
Я протянул руку, мама встала, опираясь на нее, открыла дверь. Наташка и Боря сидели на моей кровати, обнявшись и нахохлившись, как два озябших воробья. Повернули к нам лица. Я сказал:
— В общем, ничего страшного. Рак на начальной стадии хорошо лечится, так что мы победим.
— Это правда, — прошептала мама. — Хорошо, что рано обнаружили. Меня вылечат.
— Ура! — воскликнул Борис и запрыгал по комнате.
Наташка размазала слезы по лицу, шмыгнула носом.
— Ну зачем так пугать!
Вскочила и бросилась обниматься, сказала осипшим голосом:
— Мы тут купили всякого. Хлеб, там, сахар. И колбасы. Хочешь колбасы? И ставрида есть. Нажарить?
Не дожидаясь ответа, она побежала на кухню, загремела посудой. Мама посмотрела на меня удивленно и прошептала:
— Какие же вы у меня… чудесные!
— Мы очень… тебя… любим, — хрипнул Борис и полез к маме обниматься.
В кухне заскворчало масло на сковородке, потянуло жареной рыбой, и я понял, как же голоден!
— Надо на дачу сходить, — задумчиво произнесла мама. — Черешню собрать, картошки накопать — к рыбке хорошо будет.
— Завтра опять пойдем на промысел, — сказал я. — Засолим ставридки, вот это и правда будет супер — к молодой картошке, да с укропом и маслом — м-м-м!
Живот предательски заурчал. Будто услышав его, Наташка крикнула из кухни:
— Еще минут пять-семь, и первая партия рыбы готова!
— Показать, что я нарисовал? — Боря заговорщицки улыбнулся, рванул к столу и показал лист, где была изображена молоденькая смеющаяся мама.
Он перерисовывал с фотографии карандашом, потом оттенил тушью.
— Как похоже! — удивилась мама и посмотрела на своего сына так, словно видела впервые. — Очень… здорово!
— Это по учебнику, который Пашка подарил! — похвастался он, хотел еще что-то сказать, но тут в дверь постучали.
Открывать пошла мама, как и подобает хозяйке. Глянула в глазок.
— Там мальчик какой-то. Это к кому? У него наша книжка.
— Это Юрка, — сказал я, — впусти его.
Увидев маму, Каюк не стал заходить. Выставил перед собой книгу, будто защищаясь ею.
— Я вот это. Прочитал. Принес.
— Проходи в квартиру! — скомандовал я. — Мы как раз ужинать собрались. Будешь с нами?
Каюк опасливо покосился на маму, она посторонилась.
— Проходи, Юра.
И он прошел, раздул ноздри и шумно сглотнул слюну, выделившуюся за запах рыбы. Вернул мне книгу и спросил:
— Так я не понял, он че, сбежал? Тварь — сбежала? Ну, когда птица улетела. Превратился в нее и — фьюить? Ну тьфу же! Нах… — Он виновато шлепнул себя по губам, косясь на маму. — Зачем, то есть, такое писать?
Я не стал объяснять, что такое открытый финал, и успокоил Каюка:
— Да нет же, прибили его. А ты учись разговаривать, как люди, раз уж решил стать нормальным.
— А-а-а, фу-ух. Я стараюсь…
— Кушать подано! — провозгласила Наташка.
Мы расселись за столом, рассчитанным на четверых, сестра осталась хлопотать у плиты, поставив на стол первую партию ставриды. Каюк давился слюной, но на еду не набрасывался, ждал, пока мы растащим рыбу по тарелкам. Молодец, быстро учится. Чавкать и разбрызгивать слюну он тоже не стал, ел аккуратно и даже пальцы не облизывал.