Вперед в прошлое 2
Шрифт:
К ней мы выдвинулись всей толпой. Она жила в той самой страшной общаге, возле которой на пустыре я разобрался с Русей. Впереди всех шел Рамиль, обернулся и сказал:
— Мы ж команда, да? А давайте, там, цепи возьмем, биту, да? Чтоб боялись.
— Не, Рам, мы ж не гопота и не бандиты, — осадил его Илья.
Возле общаги никого не было. Все остановились, и Гаечка указала на подъезд без двери.
— Тут. Я схожу, а вы подождите, хорошо?
— Морлоки нападут — кричи, — сказал я.
Вряд ли кто-то знал про морлоков,
— Никого нет. Мать, наверное, еще на работе в магазине. Будем ждать?
— А они переезжать не собирались? — уточнил я.
— Точно нет, — мотнула головой Гаечка. — Может, поехали куда…
— Покажешь ее дверь? Может, позже зайду.
Гаечка развернулась, махнула рукой.
— Там понятно. На второй этаж, налево. А оттуда раз, два, три… Пятая дверь. На ней нарисован… эээ…
— Уд? — спросил я, и все заржали.
— Он.
Она обернулась, и Илья спросил:
— Точно налево? Ты махнула туда, а это — право.
— Я просто махнула. Лево — это туда, — Гаечка принялась нервно тыкать пальцем в крайнее крыло.
— Учитесь ориентироваться по сторонам света. Туда — это на восток, — сказал я, пока они не поцапались.
Вот же дети, на пустом месте конфликт!
Мы двинулись к главной дороге, идти было минуты две-три.
Я напряг память прошлой жизни. Алису я смутно помнил до своего восьмого класса, потом в школе ее не было. В девятом так точно. Мне она казалась симпатичной, и было интересно, какой она станет, когда вырастет, но я так и не увидел, и это сейчас мне очень не нравилось: девочку будто вымарали из реальности.
Еще покопавшись в памяти, я не вспомнил связанных с ней скандалов и происшествий. Все было так, как будто она уехала. Если бы пошла в ФЗУ, по-любому мы пересекались бы.
Черт, а мне завтра уезжать! А сегодня еще деду позвонить, узнать, как там мама. Утром это делать было бессмысленно, потому что он укатил на вокзал за очередной партией товара.
— Илья, можно будет от тебя позвонить по межгороду? Деньги оставлю.
— Да ладно, — отмахнулся он. — А потом давай еще раз сходим к Алисе. Если дома никого, завтра я вам расскажу, что мы выходили.
— Расходимся, — сказал я.
Обычно молчаливый Минаев спросил то ли с досадой, то ли с обидой:
— Паша, тебя опять пять дней не будет? Никто же бить в перчатках не умеет…
— Я умею! И покажу, — вызвался Рамиль. — И грушу притарабаню, прицепим, да.
Меликов действительно был знаком с азами ударной техники, а большего сейчас и не требовалось.
— Назначаю тебя заместителем тренера! — Я хлопнул Рамиля по спине, она аж вырос от гордости и раздулся.
— Ты бы хоть рассказал, что там в Москве, — прогудел Чабанов. — А то с темы съезжаешь, а нам интересно.
— У него мать болеет, а тебе шоу подавай, — пристыдила его Гаечка.
До главной дороги мы шли все вместе, потом разделились. Вслед за Ильей я завернул в его двор, он остановился, посмотрел на меня пристально и сказал:
— Я читал, что, когда человек испытывает потрясение, он меняется. Начинает понимать языки, которые никогда не знал. Внезапно играет на инструментах, рисует или сочиняет стихи.
— Ты это к чему? — осторожно поинтересовался я, хотя отлично понимал.
— Тебе со мной уже неинтересно, я же вижу. И… у меня больше никого нет. Только родители.
— Нет! — сказал я с уверенностью и постарался, чтобы она передалась другу. — Наша дружба не закончится, обещаю. Просто замотался, сосредоточился. Вот решу проблемы, и все будет по-прежнему.
Вспомнить бы еще, что мы обсуждали в этом возрасте, какими тайнами делились. Илья всегда не очень разбирался в людях, зато удачно женился на Светлане, пусть и поздно. А мне с женщинами то ли не везло, то ли я негоден для семейной жизни, и они со мной портились. Или, может, в отличие от Ильи, чаще полагался на сердце, а не на разум, и не замечал очевидного. Илья же — чистый логик, с детства у него ко всему научный подход.
— Родители сегодня пошли в театр, — сказал Илья, — так что звони хоть обзвонись. А можно видик посмотреть, у тебя-то тоже никого. Оставайся у меня! Круто же!
— Борька с Наташей будут переживать, подумают, что и меня маньяк порезал.
— Да, ты прав.
Он опечалился и замолчал, и к нему мы поднимались молча. Я остановился в прихожей у телефона, Илья протопал в кухню и спросил:
— Ты голодный? Есть овощное рагу, будешь?
— С удовольствием! — откликнулся я и только сейчас понял, что съел бы слона вместе с хоботом.
— Ты звони пока, я разогрею.
То ли это чертова эмпатия, то ли Илья так плохо скрывал чувства, что каждое его движение, каждое слово отражало скорбь. Он мне не верил. Он видел, что лучший друг отдалился и если раньше использовал каждый час, чтобы провести с ним, то сейчас ищет причины, чтобы убежать. И он прав. Я не помню, о чем мы разговаривали, то, что было интересно тогда, кажется блажью сейчас, а сыграть искренность я не могу.
Итак, сперва бабушка… Или дед? Деду! У него новости о маме. Я покрутил телефонный диск — отвык уже от сенсорного экрана. Поднес трубку к уху. Дед ответил быстро и сразу перезвонил.
— Павлик, — отчитался он, — товар я получил, все продал, по полторы и по семьсот. Килограмма четыре черешен пришлось выбросить, кило абрикос — раздать. Двадцать восемь тысяч в итоге.
Вот теперь я отлично представлял, как он надевает круглые очки, сдвигает их на кончик носа и читает то, что записал в блокнот — пожилые люди редко полагаются на память.
— Мама звонила? — спросил я.
— Да. Сказала, взяли анализы, сегодня делают пункцию второй раз — что-то там им не понравилось.