Врач-армянин
Шрифт:
Но хватит мучить себя. Может быть, это даже хорошо, что случилось такое. Теперь я знаю, как это бывает, чем это грозит моей душе. Теперь я знаю, что этого надо избегать во что бы то ни стало. Это больше никогда не повторится. Никогда.
Надо заняться чем-нибудь простым, обыденным. Раскрыла дверцы гардероба, перекладываю платья. Надо бы что-нибудь подарить Элени. По-моему, она заслужила. Подобрала одно платьице, вполне приличное.
Элени постучала, когда Джемиль ушел. Принесла мне завтрак. Поставила поднос. Уже собралась выйти, но я остановила ее. Сказала, что хочу подарить ей платье. При
Но, разумеется, Элени поблагодарила меня.
Интересно, когда я успела вынуть из сумочки носовой платок. Там, в комнате М. Беру в руки сумочку, щелкаю замочком. Мне приятно держать ее в руках. Она — словно маленький свидетель, хранитель моей тайны.
50
Элени прибежала сказать, что Сабире ждет меня в гостиной.
— Проводи госпожу Сабире ко мне и принеси кофе.
Я в пеньюаре, волосы распущены. Так и останусь. В конце концов мы подруги.
Сабире в черном чаршафе.
— Ты недавно встала, Наджие?
— Да нет, я рано встала. Просто не хочется одеваться.
— Что делаешь?
— Разбираю старые платья. Скучное занятие. Я рада, что ты приехала.
— Мы ведь договорились.
Да, мы и вправду договорились. Позавчера, после вечера за городом. Позавчера. А мне кажется, что прошло так много времени.
— Я помню. Я так рада тебе.
Не знаю, рада ли я. Я боюсь выдать себя. Сабире такая опытная и догадливая.
— Наджие, у тебя удивительные волосы.
— Сабире, давай договоримся, никаких похвал моей внешности, — я смеюсь, чтобы мои слова не звучали, словно какой-то приказ.
— Скромная красавица — чудо природы! — теперь смеется Сабире.
— Да, я снова хочу поблагодарить тебя за чудесный вечер. Было необыкновенно.
— Это не последний раз.
— Боюсь, что последний.
— Твой тиран пронюхал? Не может быть.
— Нет, нет, Джемиль ни о чем не подозревает. Просто я боюсь, что это не для меня. Слишком возбуждает. И Джемиль и вправду может узнать. Он плохого мнения о тебе. Но я ему сказала, что дружу с кем хочу.
— А он?
— Замолчал и погрузился в свои мысли. По-моему, это что-то финансовое. Ты хоть чуточку разбираешься?
— Что тут разбираться! Война. Курс нашей лиры падает. Не знаешь, как лучше. Вложить деньги в недвижимость тоже рискованно. Но ты-то можешь не волноваться. Твой отец — человек деловой. Да и муж — тоже. И, кажется, ты все-таки дорожишь им, — она лукаво глянула на меня.
— Дело не в том, Сабире. Но я ведь такая слабая, несамостоятельная. Я боюсь. Я не умею и не знаю, как следует себя вести с людьми. Лучше уж мне тихо прозябать в своей коморке. Твоего общества мне вполне достаточно. Если, конечно, ты не скучаешь с такой дикаркой, как я.
Сабире засмеялась. Мне стало легко. Она завела разговор о «Разочарованных» Пьера Лоти. Ей, как и многим, нравился этот роман, нравилось читать о девушках, не находящих себе место в жизни. Я сказала, что в сравнении с Бальзаком, Толстым и Достоевским, Пьер Лоти кажется мне неглубоким.
— Ты считаешь его романы недостаточно жизненными?
— Нет, я вовсе не ищу в романах похожести на живую жизнь. Да это было бы странно. Ведь я не знаю жизни, описанной в романах. Нет, нет. Пусть даже все будет выдумкой. Мне важна глубина, философия.
Я смутилась и как всегда покраснела. Сабире пристально смотрела на меня своими умными глазами.
— У тебя не женский ум, Наджие. Кто знает, кем бы ты могла стать, если бы родилась мужчиной.
— Я думала об этом. Я часто думаю о том, почему женщины не могут учиться и трудиться, как мужчины. Как было бы прекрасно окончить университет, стать писателем…
— … или врачом, — подхватила Сабире.
Я невольно вздрогнула и быстро продолжила:
— Ты можешь возразить, что те женщины, которым приходится работать, завидуют нам. Но ведь это только потому, что у них нет равных прав с мужчинами, их унижают, принуждают торговать собой.
— Ты говоришь, как на митинге на площади в восьмом году, когда провозгласили конституцию.
— Ты помнишь? — удивилась я. — Мы ведь тогда были девчонками. Я ни на одном таком митинге не была.
— А я ходила с матерью и старшей сестрой. Помню кое-что. И думаю, все эти прекраснодушные лозунги просто невозможно провести в жизнь. Для этого надо, чтобы большинство людей сознательно решили стать хорошими, добрыми, а это невозможно. Но что это мы с тобой расфилософствовались и упускаем солнечные дни. А впереди — зима. Прогуляемся в Тепебаши, хочешь?
Я обрадовалась этому предложению. Осень и вправду выдалась погожая.
51
Пока я одевалась и причесывалась, Сабире успела сделать мне еще несколько комплиментов. Я делала вид, что сержусь, а она смеялась. Я надела темно-зеленый чаршаф — будем с ней, как две бабочки — черная и темно-зеленая.
Парк Тепебаши я люблю. Люблю его тенистую зелень. Приятно сидеть на скамейке и наблюдать, как играют дети под надзором гувернанток.
Мы сидели молча. Я думала, что в жизни столько приятных минут. Например, вот сейчас, когда я сижу на скамейке, дышу чистым воздухом, наслаждаюсь покоем. Или когда читаешь интересную книгу. Но люди все стремятся к резким, острым, порою мучительным ощущениям. Люди нетерпеливы и не ценят спокойной радости.
Внезапно я заметила человека, не очень гармонировавшего с обычными посетителями парка. Он бродил немного поодаль и показался мне странно знакомым. И вдруг я его узнала — черноусый Сабри, слуга М.
Захотелось сразу встать и уйти. Но что могла бы подумать Сабире! Я отвернула голову, но искоса наблюдала за ним. А если и М. здесь? Надо взять себя в руки и сделать вид, будто мне все это безразлично. Вот так!
Сабри, кажется, направился к нашей скамейке. Я повернулась к Сабире и что-то сказала ей. О погоде или о цветах, не помню. Сабри приближался. Тихая паника охватила все мое существо. Ну почему я так испугалась? Что он может сделать? Что он знает?