Врач-армянин
Шрифт:
Супруги с дочуркой прошли в соседний двор — на свадьбу.
На миг я позавидовала этой Матлюбе, которой доступна какая-то простая, естественная и непритязательная жизнь, какая-то простонародная, народная жизнь. Хотя, конечно, я снова все идеализирую, а жизнь Матлюбе и ей подобных далеко не идеальна — сплетни, узкий круг, суеверия, страх перед новизной и переменами, презрение ко всем, кто живет иначе; мелочные дрязги — так живут наши простые горожанки. Думаю, так живут бедняки и даже люди среднего достатка во всем мире.
Я овладела собой.
— Сабире, — сказала я, — пройдем на свадьбу, осторожно порасспросим о них.
Сабире взглянула на меня испытующе, пожала мне тихонько руку.
— Ты молодец, Наджие, держишься!
У ворот теснились молодые парни. Они смотрели, как танцуют женщины и девушки. Нам уступили дорогу. Мы прошли во двор. Здесь было много народа. Джемиля и его жену мы уже не увидели. Наверное, они прошли в дом. Мы тихо присоединились к болтающим кумушкам. Они хвалили свадьбу; говорили, что еще будут бороться борцы-пехливаны; что вчера хорошо прошел женский праздничный свадебный вечер — кына-геджеси — «ночь хны».
Я начала волноваться. Как найти повод для расспросов о жене Дурмуша-Джемиля? Между тем, Сабире уже задала несколько обычных вопросов любопытной гостьи. Ей отвечали. Я напряженно смотрела, ожидая, что Дурмуш или его жена покажутся во дворе.
Наконец мне повезло. Матлюбе с ребенком на руках вышла из дома и скромно присела на корточки в углу двора. Я подтолкнула Сабире локтем. Сабире задала еще несколько ничего не значащих вопросов. Я умирала от нетерпения. Но вот Сабире спросила, кто эта скромная молодуха в уголке.
И тут ей во всех подробностях расписали судьбу Матлюбе. Женщины были хорошего мнения и о ней и о ее муже Дурмуше. Кумушки охотно повторили все то, что поведала Сабире словоохотливая прачка.
Сабире еще что-то спросила, уже не имеющее отношения к примерным супругам Дурмушу и Матлюбе. Затем мы отошли от кучки женщин. Затем потихоньку, пользуясь общей свадебной суетой, выскользнули на улицу.
Я заметила, что женщины, хотя и знали, что Матлюбе жила в публичном доме, не осуждали ее. Вот она, народная доброта. Но она тесно связана с народной жестокостью, негибкостью. Сироту Матлюбе, которую судьба забросила в публичный дом, эти женщины не осуждали; но они никогда не поняли бы моих чувств и осудили бы меня за то, что я отказывала Джемилю, своему мужу, в интимной близости.
Снова мы шли по сплющенным булыжникам мостовой, над оградами нависали темные ветви садовых деревьев.
— Сабире, — спокойно обратилась я к подруге, — ты могла бы сейчас завезти меня к маме, а потом заехать ко мне и предупредить Элени, что я сегодня ночую у матери? Эта девушка очень предана мне, я не хочу, чтобы она тревожилась.
Сабире пообещала выполнить мою просьбу. Мы опять шли молча. Но вот она осторожно заговорила.
— Я думаю, тебе не стоит сразу поднимать вопрос о разводе, огорчать мать.
— Я и не собираюсь на что-то решаться, очертя голову, — ответила я, сама удивляясь своему спокойствию. — Сначала узнаю у мамы, насколько тесно дела отца сейчас связаны с делами Джемиля. На днях я заеду к тебе и все расскажу. И не беспокойся за меня. Во всем, что касается Джемиля, больше не существует мнительной, нервной, виноватой Наджие. Виновен только он один. Когда он женился на мне, он скрыл, что женат, что имеет ребенка.
Я заметила, что Сабире поглядывает на меня с любопытством. Значит, во мне действительно произошла какая-то перемена. Да, я почувствовала себя свободной от всех своих угрызений совести, от всех сомнений и колебаний, от безудержного самообвинения. Я думаю, это произошло еще и потому что я узнала: Джемиль уже был женат, когда попросил моей руки. Если бы его связь с Матлюбе была вызвана именно разочарованием во мне, моей неприязнью к нему; я бы, наверное, еще помучила себя. Но теперь я все понимала — наверняка он любит свою жену, брак со мной всегда оставался для него не более, чем сделкой. Он презирал меня, сумасшедшую; презирал моих родителей; но в то же время он считал, что имеет полное право спать со мной. Возможно, он собирается развестись со мной, когда его финансовое положение окончательно упрочится. Возможно, он разорит моего отца; нет не со зла, просто потому что это будет ему выгодно. Впрочем, отец не из тех, кто позволит ездить на себе верхом. Я вспомнила, как Джемиль упрекал меня за непомерные, по его мнению, траты. Он осмеливался! Но я не хочу осуждать его. Это все равно что осуждать животное за то, что оно ведет себя так, а не иначе. Джемиль полагает, что он в своем праве, такова его психология, такое воспитание он получил. С ним надо говорить на его языке. Не надо пускаться в рассуждения, не надо ничего ему объяснять, надо просто говорить с ним на его языке.
57
Сабире привезла меня к маме, но сама входить в дом не стала. Хюсейн, старый слуга отца, впустил меня, я вошла в дом, где выросла, в дом моих родителей. Я никогда не была особенно откровенна с мамой, но почувствовала внезапное желание поделиться с ней.
«Но нет, — убеждала я себя, — не надо ее огорчать. Ведь и она и отец чувствовали, что что-то не так, когда Джемиль посватался. В сущности, они понадеялись на мою искренность, они хотели, чтобы я поступила согласно своему желанию. Но я, увы, не была тогда правдива даже наедине с собой».
Вот с какими мыслями я вошла к маме. Она встревожилась, увидев меня, вечером, поздно, в таком чаршафе. Наверное, она подумала, что я решилась на очередной взбалмошный поступок, поссорилась с мужем, убежала от него. Бедная мама! Еще никогда я не мыслила так трезво, как сейчас.
Все-таки я решила поделиться с мамой. Что-то мне подсказывало, что она станет моей сообщницей. Мое спокойствие подействовало на нее благотворно. Конечно, она начала возмущаться поведением Джемиля. Мне захотелось повозмущаться вместе с ней, но я сдержалась. Я понимала, что если сейчас начну возмущаться, горячиться, это будет проявлением моей слабости, а я сильный человек.
— Развод! — восклицала мама. — Немедленно! Я не дам ему издеваться над тобой. Как хорошо, что ты не забеременела.
Я не стала говорить маме, что, в сущности, не живу с Джемилем. Если дело обернется так, что он сам это скажет, ему никто не поверит, ведь он так серьезно обманул нашу семью, теперь его словам не будет веры.
Мама уже хотела позвать отца, все рассказать ему, но я ее остановила.
— Подожди, мама. Развестись я всегда успею. Лучше расскажи мне, если знаешь, какие сейчас у отца дела с Джемилем? Я боюсь, как бы мой скоропалительный развод не повредил делам отца.
Вот что я узнала от мамы. Отец считает, что война продлится долго; возможно, даже затянется на несколько лет. Я невольно вздрогнула, представив себе несколько мучительных лет, в течение которых люди гибнут и гибнут. Но мама мыслила более практически, ее волновала судьба только близких ей людей, то есть судьба отца и моя судьба. Оказалось, что отец и Джемиль собираются провернуть несколько операций по скупке и перепродаже пшеницы, сахара, фасоли, ведь все это будет дорожать. Операции эти, скажем осторожно, не вполне законны; и Джемиль, конечно при желании может, что называется, подставить моего отца.