Враг невидим

Федотова Юлия Викторовна

Бумаг тоже нет, сгорели вместе с офицерским шатром. Кто здесь стоял, чей был лагерь, какого полка? По грязным подштанникам не определишь.

— Капитан! Сюда! Смотрите, сэр, кого я нашёл!

Рыхлое белое тело лежит лицом в песок, кверху голым задом. На жирной ягодице непристойная татуировка.

— Видите, сэр! — по-детски радуется солдат: удалось угодить командиру. — Это интендант Додд! Это его задница! Я сам в бане видел, такую ни с чем не спутаешь!

Да, тут уж не поспоришь — задница примечательная, сразу бросается в глаза.

Ну, вот она и нашлась — пропавшая полурота лейтенанта Пулмана…

Это было отвратительно.

Веттели казалось, будто его медленно, но верно затягивает обратно трясина, из которой он только что чудом выбрался. Днём он ещё мог с этим бороться, но война пробралась в сны. Он стал просыпаться по три раза за ночь, дрожащий и мокрый как мышь. Сюжеты своих кошмаров почти не запоминал — только общее ощущение смертельной опасности, страха, крови и грязи. После таких снов наутро болела голова, и вокруг глаз ложились синие круги.

Скоро Эмили заметила неладное.

— Берти, что у вас за вид? Вы здоровы? Если вы завтра же не сходите к Саргассу, я его сама к вам приведу, так и знайте. Я не шучу.

К Саргассу он, конечно не пошёл, а пошёл к профессору Брэннстоун — не знает ли она случайно средства от дурных снов.

Ведьма смерила его скептическим взглядом и высказалась в том духе, что средство от дурных снов она «случайно» знала ещё до того, как выучилась читать и писать, и незачем было мучиться целую неделю, надо было сразу прийти. Проколола ему палец швейной булавкой, кровью вывела на белом листе бумаги огамическую букву «гетал», пробормотала трижды «Великий мир вам», бросила бумажку в камин, плюнула туда же… И Веттели, наконец, вспомнил, как профессор Мерлин ещё на третьем курсе учил их избавляться от дурных снов, и они с большим увлечением плевались в профессорский камин. Так что мог бы и не беспокоить коллегу, а проделать всё самостоятельно. Вышло бы даже лучше. Потому что магия мисс Брэннстоун оказалась несоразмерно сильной. Кошмары она изгнала начисто, как потом выяснилось, на долгие-долгие годы, но вызвала странное, немного неприятное ощущение нереальности происходящего. Оно продолжалось дня три, потом постепенно прошло. Но эти три дня Веттели провёл как в полусне, и на происходящие события не сразу реагировал адекватно. Что ж, не его в том вина.

3

Мёртвое тело лежало боком на лестничной площадке между первым и вторым этажом центрального крыла. В том, что оно именно мёртвое, у Веттели не возникло бы сомнений, даже если бы под головой несчастного не растекалась лужа крови, а из глазницы не торчало бы новомодное и дорогое вечное перо. Просто мёртвые лежат иначе, чем живые, уж в этом он научился разбираться за годы войны.

Словом, это был труп, несомненный, притом хорошо знакомый. Принадлежал он пятикласснику по имени Хиксвилл. Бульвер Элиот Хиксвилл. У пятого курса уроков было немного, некоторых учеников Веттели ещё путал, но этого запомнил сразу — очень уж он был отвратителен. Крупный — именно крупный, а не толстый, белокожий, розоволицый, с мягкими, если не сказать, мятыми чертами лица, влажным женственным ртом и невинным до глупости взглядом бесцветных глазок, он напоминал младенца-переростка. Но не внешность его вызывала у Веттели отвращение — нельзя судить человека за то, что не уродился красавцем, тут уж кому как повезёт. Тем более, что уродом его тоже нельзя было назвать, иногда люди такого типа бывают очень даже обаятельны. Но только не в нашем случае. Если бы в Гринторпе провели конкурс на самого зловредного ученика, Бульвер Хиксвилл, несомненно, занял бы все три места сразу, да ещё и гран-при взял. Похоже, в том, чтобы делать гадости окружающим, он видел смысл своего существования.

Если в школе случалось что-то скверное и подлое — можно было не сомневаться, что Хиксвилл приложил к этому руку. Полный перечень его выходок занял бы не одну страницу печатного текста, поэтому вот только некоторые из них. Соседям по комнате он по ночам протыкал грелки, подлезая под одеяла длинной палкой с гвоздём. Однокурсникам пачкал тетради и вырывал страницы из книг. У младших отбирал деньги и вещи, его боялись пуще божьей кары. Ухитрялся пробираться в крыло к девочкам и писал мерзости на стене уборной. С обслугой был груб до неприличия и воровал из их комнат всё, что плохо лежит, просто так, из спортивного интереса, потом просто выбрасывал. Учителям подкладывал кнопки на стул, подливал разной дряни в чернила, пачкал указки клеем. Таким способом он развлекался так до тех пор, пока не рискнул «пошутить» над профессором Брэннстоун. После этого учителя его нападкам подвергаться перестали. Почему? Об этом знали только Веттели и Эмили. Агата рассказала им как-то

под большим секретом, потому что педагогический совет её действия вряд ли одобрил бы. Просто теперь в наказание за каждую новую «шутку» Хиксвилл должен был неделю мочиться в постель. («А что, занятие как раз в его стиле, — подумал тогда Веттели. — странно, что он не делал этого раньше») Жаль, что распространялось это только на самих учителей, а не на их авокадо. Веттели не знал покоя, когда на урок приходил пятый класс. Несчастное растение манило Хиксвилла как магнит, однажды он непременно бы до него добрался, если бы Веттели тоже не повёл себя непедагогично. После очередного предотвращенного покушения он показал парню заряженный холостыми риттер и мрачно сообщил, что в своё время уложил из него не одну сотню человек, не сделавших ему лично ничего дурного. Поэтому страшно подумать, что однажды случится с тем, кто будет в дурном уличён или хотя бы заподозрен. Хиксвилл ушёл из класса подавленный, и авокадо его нападкам больше не повергалось. Чего не скажешь о всей остальной школе.

Самое удивительное, что нести ответственность за содеянное Хиксвиллу приходилось довольно редко. Он умел каким-то образом подбивать других к соучастию в своих выходках. Его дружно ненавидели, но почему-то всякий раз шли у него на поводу и в результате оказывались виноватыми, а главный зачинщик оставался как бы ни при чём. Наверное, именно этим, а ещё убеждённостью добрейшего профессора Инджерсолла в том, что ребёнок тем и отличается от взрослого, что каким бы он ни был испорченным, его ещё можно исправить, и объясняется тот факт, что Хиксвилла терпели в Гринторпе вместо того, чтобы воздать ему по заслугам и с позором выгнать из школы.

Конечно, профессор Инджерсолл был замечательным человеком и отличным педагогом, но ему был не чужд некоторый идеализм. Веттели, несмотря на юный возраст, успел многое в жизни повидать, и был убеждён в другом: таких, как Хиксвилл, независимо от числа прожитых ими лет, может исправить только виселица, потому что жаль тратить на них пулю.

Поэтому, когда он, поднимаясь утром из обеденного зала к себе в кабинет, увидел на полу окровавленное тело юного негодяя, то не испытал ничего, кроме чувства высшей справедливости. Первой пришедшей в голову мыслью было: «Боги шельму метят», а второй: «Надо сказать работникам, пусть уберут труп и зароют где-нибудь во дворе, непорядок, что он тут валяется». Подумал так, и пошёл себе дальше, спокойный и равнодушный: мало ли мёртвых он видел на своём веку?…

И замер, как громом поражённый, ступеней через пять. Сердце бешено бухнуло в рёбра, в коленях возникла незнакомая слабость. До сознания, изуродованного войной и слегка замутнённого ведьминой магией, наконец, дошло: это — не фронт, это мирный, чудесный Гринторп. Это школа, а в школах не должны валяться на полу тела убитых учеников. Это невозможно, неправильно и ужасно, это потрясение основ разумного бытия.

Он вернулся к телу, стал над ним в замешательстве, не зная, как поступить.

Немедленно оповестить начальство о происшествии? Это будет правильно, но тогда придётся оставить Хиксвилла без присмотра, и на него непременно налетит кто-нибудь из детей. Скорее всего — девочки с четвёртого курса, у них сегодня ботаника. Уж им-то такое зрелище совсем ни к чему! Утащить труп в кабинет и там запереть? Нет, нельзя ничего трогать до прихода полиции — вдруг совершено преступление? Остаётся одно: дождаться учениц и послать их за старшими.

Веттели повезло. Девочки почему-то задерживались, зато снизу донеслись юношеские голоса. Четверо парней с выпускного! Отлично! Как раз то, что нам не хватало для счастья! Строевую они уже прошли, значит, способны более ли менее чётко выполнить приказ.

— Стоять, господа!

Парни застыли на месте, глядя снизу вверх с недоумением и испугом. Хоть и не в кровавых деталях, но им всё-таки видно было, что на площадке кто-то лежит. Они понимали — случилось что-то недоброе.

— Так, Глостер, останьтесь внизу, никого из учеников не пускайте на лестницу. На этаж пусть поднимаются через боковое крыло.

— Да, сэр! — Глостер на командный голос среагировал чётко, молодец.

— Орвелл, вы подниметесь в обход в мой кабинет — держите ключ! — не поймал, железо звякнуло о камень. — Сейчас на урок придут девочки, займете их до моего прихода. Пусть читают про мхи и лишайники. И боги их упаси приближаться к авокадо! Головой отвечаете!

— Есть, сэр. — Квентин Орвелл проворно скрылся за поворотом.

— Вы, Грэггсон, бегите к профессору Инджерсоллу, передайте, что я просил его немедленно прийти. Потом разыщете доктора Саргасса и мистера Коулмана, пусть тоже идут сюда как можно скорее.