Врангель
Шрифт:
Во время этого припадка наступило такое резкое ослабление деятельности сердца, что боялись немедленного рокового исхода болезни.
— Неужели, профессор, ничего нельзя было сделать, чтобы спасти жизнь генералу Врангелю? В чем, собственно, заключалась болезнь его?
— Я повторяю, я не лечил генерала Врангеля, но, несомненно, сделано было всё возможное. Мое мнение, что у него была какая-то тяжелая общая инфекция (грипп?), пробудившая скрытый туберкулез в верхушке левого легкого. Таково же заключение лечившего его врача и известного бельгийского профессора.
— В печати несколько раз приводились, но не всегда в одинаковых версиях, последние
— Да, во второй раз, когда я его видел, покойный очень много и горячо говорил о России. С большими волнением и верой говорил он о ближайшем будущем нашей Родины, о том, что спасение ее близко.
— Сознавал ли покойный, чувствовал ли он близость смерти?
— Когда я был у него последний раз за 6 дней до его кончины, он конечно, еще не знал, что дни его сочтены. Он только говорил, что если он умрет, то в этом было бы ужасно только то, что он не доживет до столь близких дней спасения России и не увидит своей освобожденной Родины… И можно было видеть, как эта мысль его волновала…
— В каком положении его семья? Остались ли после генерала Врангеля какие-нибудь средства?
— Никаких средств после него не осталось. Вместе с ним жили, кроме жены и четверых детей, мать и теща. Жили они очень скромно.
Генерал Врангель жил бедным рыцарем, бедным рыцарем он и умер…»
Вероятно, в течении болезни Врангеля роковую роль сыграли давнее ранение в грудь, которое могло способствовать развитию туберкулеза, и контузии, после которых Петр Николаевич страдал сердечными спазмами.
В 11 часов утра 25 апреля протоиерей Василий Виноградов отслужил первую панихиду, на которой присутствовали семья и ближайшие друзья генерала. Характерно, что Врангель завещал похоронить себя в знаменитой черной черкеске, хотя Крым покидал, как мы помним, в армейской форме, а в последние годы жизни ходил в штатском. Думается, это пожелание определялось тем, что именно в черкеске Врангель одержал свои самые громкие победы в Гражданской войне, в том числе взял Царицын. В четыре часа дня тело главнокомандующего было набальзамировано и одето в черную черкеску с орденами Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 3-й степени с мечами, черный бешмет и кавказскую кожаную обувь — чувяки. Гроб накрыли флагами, российским и Георгиевским — знаком главнокомандующего.
В некрологах, появившихся во многих эмигрантских газетах, отмечались заслуги Врангеля как выдающегося государственного и военного деятеля. Так, П. Б. Струве писал:
«Петра Николаевича Врангеля нельзя забыть. Его фигура, его поступь, его взгляд, его душевный облик, его душевный образ неизгладимо врезались в память и должны остаться в ней как нечто целое и большое. Врангель должен жить в нашей соборной, исторической памяти как могучий призыв к труду и подвигу. Мне вспоминаются многие часы, проведенные с Врангелем и в деловых, и в задушевных беседах. Поражал его быстрый и проницательный ум, его твердая, могучая воля.
Врангелю были чужды иллюзии. Это был ум строгий, и, в общем, скептический. Но, кроме ума, в нем был дух. И этот дух внушал всей его личности решимость поднять подвиг, как бы труден и безнадежен он ни был с точки зрения человеческих расчетов. Дух Правды и Подвига генерал Врангель завещал нам».
И. А. Ильин в некрологе Врангелю предрекал: «Белая идея есть русская национальная идея, которою строилась и держалась в истории Россия: христианская идея жертвенного служения, идея личной и национальной чести, идея всежизненного, беззаветного стояния за священные истоки русского духа и русской государственности… Всё то, что мы доселе обозначали словом „белое движение“, было только началом, первым, героическим порывом к осуществлению Белой идеи. Ей предстоит еще сказать свое светлое и властное слово и повести за собою русский народ».
В своем завещании генерал Врангель выразил желание быть похороненным в русской церкви Святой Троицы в центре Белграда, под сенью знамен российской императорской армии. Король Александр устроил ему государственные похороны с воинскими почестями, оружейным и артиллерийским салютом. Они состоялись 6 октября 1929 года. На похороны съехались тысячи членов РОВСа, многие — в военной форме. Два самолета югославской армии, пилотируемые русскими летчиками, кружили над площадью и разбрасывали цветы. Панихиду служили сербский патриарх и глава Русской зарубежной церкви митрополит Антоний. Лошадь Врангеля вели два георгиевских кавалера — казачий урядник и гвардейский унтер-офицер.
В похоронах приняли участие 363 делегации, возложившие более двухсот венков. Во времена Тито настоятель Троицкой церкви прикрыл гробницу, на которой была короткая надпись «Генерал Врангель», картиной-иконой «Суд Пилата». Ее убрали в 1968 году. Сейчас гробница Врангеля — в полном порядке.
Архив Врангеля был передан по его воле в Гуверовскую военную библиотеку при Стэнфордском университете США, позднее переименованную в Гуверовский институт. Передача архива произошла в два приема, в 1925 и 1929 годах.
После смерти Врангеля его вдова Ольга Михайловна осталась с четырьмя детьми, младшему из которых, Алексею, родившемуся в эмиграции, было пять лет. Старший сын, Петр, учился в университете на агронома, дочь Елена работала секретаршей. Семья жила на маленькую пенсию, которую назначил сербский король Александр.
Дочь Врангеля Наталья рассказала о дальнейшей судьбе его семьи: «Я вышла замуж. Мой муж имел в Бельгии хорошую работу. Он был инженер-химик, механик, работал в большой фирме. Сестра служила секретаршей у Крайслера. Ее муж возглавлял отделение Крайслера в Европе. А потом его перевели в Детройт. Это было в начале 1939 года. Моя мать в 30-х годах тоже отправилась в Америку читать лекции. В то время в Америке была масса очень богатых людей, которые могли официально не платить налоги. Они жертвовали матери деньги и говорили: „Мы вам даем деньги, и можете не давать нам никакого отчета. Делайте то, что вам надо“. Мать открыла на пожертвования два санатория. Один — около Белграда, другой — в Болгарии. Потом, когда все те, кто там лечился, поправились и разъехались, она решила эти санатории закрыть. Оставшиеся деньги пошли на оплату образования для молодых российских военных-эмигрантов.
Накануне войны мать решила вернуться домой, в Бельгию. Но только она приехала в Нью-Йорк и поднялась на пароход, по радио объявили, что началась война. Мать спросила у капитана: „Посоветуйте, что мне делать. Возвращаться или нет?“ Тот ответил: „Нет. Оставайтесь, на море могут быть мины…“ И она осталась в Америке.
Моего мужа после начала войны его компания направила на работу в Грецию, где мы и прожили почти два года. Затем опять вернулись в Бельгию. Там и оставались до того момента, когда узнали, что Сталину удалось после победы вытребовать у союзников всех русских, уехавших из России после революции. И мы перебрались в Америку.