Врата Абаддона
Шрифт:
— Ты можешь сказать Станции, что на тех кораблях — люди, — сказал он. — Попроси ее помочь.
— Я могу сказать булыжнику, что он генеральный секретарь. Только услышит ли булыжник? Все это… — Миллер обвел рукой темные стены, — глухо. Утилитарное устройство. Не способно к творчеству и сложному анализу.
— Правда? — Сквозь злобу и страх пробилось любопытство. — Почему так?
— Бывают случаи, когда важнее предсказуемость. Никому не нужна станция с собственными идеями. Идем скорей.
— Куда? — спросил Холден, тяжело переводя дыхание.
Он слишком долго прожил при малых g,а тренировать мышцы времени не хватало. Сердце ослабло. Вот чем грозят богатство и лень.
— Ты мне нужен для одного дела, — ответил Миллер. — Мне необходим доступ к… черт, назовем это «записями».
Отдышавшись, Холден распрямился и кивнул Миллеру, показывая, что можно идти дальше. Двинувшись по плавно уходящему вниз коридору, он спросил:
— Ты разве не подключен?
— Я более или менее в курсе. Но Станция закрыта, а основного пароля, так сказать, мне не дали. Ты мне для того и нужен, чтобы ее открыть.
— Вряд ли я смогу то, что не под силу тебе, — усомнился Холден. — Разве что составить компанию за обедом.
Миллер остановился — вроде бы в тупике, — тронул стену, и проход раскрылся диафрагмой. Он пропустил Холдена вперед, прошел сам и закрыл за собой дверь. Они оказались в новой просторной камере, более-менее восьмиугольной, со сторонами метров по пятьдесят. Здесь было полно таких же насекомоподобных мехов, а вот стеклянные колонны отсутствовали. Вместо них середину помещения занимала массивная конструкция из сияющего голубоватого металла, тоже восьмиугольная, повторяющая очертания зала. Светилась она не ярче стен, однако Холден ощутил нечто, исходящее от нее, словно материальная преграда мешала подойти ближе. Скафандр сообщил об изменении атмосферы, теперь она наполнилась сложной органикой и азотом.
— Иной раз само обладание телом определяет твой статус. В низшем мире невозможно разгуливать свободно, не добившись чертовски серьезного доверия.
— В «низшем мире»?
Миллер пожал плечами и уперся ладонью в стену. Совершенно человеческий, беспомощный жест. Сияющий мох на стене нисколько не промялся от прикосновения. Губы у Миллера стали наливаться чернотой.
— Низший мир. Субстрат. Материя.
— Ты в порядке? — спросил Холден.
Миллер кивнул, хоть и выглядел так, будто сдерживал рвоту.
— Иной раз я начинаю знать такое, что не лезет мне в голову. Здесь, внутри, лучше, но будут и вопросы не по моей мерке. При всем дерьме, подключившемся к моим мозгам, даже думать — жесткий спорт, а если я переполнюсь, вполне возможно, что меня… ну, скажем, перезагрузят. То есть, ясное дело, сознание — это иллюзия и все такое, но я предпочел бы его сохранить. Не знаю, много ли буду помнить я следующий.
Холден резко остановился и с силой пихнул Миллера в плечо. Обоих шатнуло назад.
— Как по мне, ты кажешься вполне реальным.
— Кажешься! — поднял палец Миллер. — Подходящий глагол. Ты не задумывался, почему я исчезал, едва появлялся кто-то третий?
— Я — особенный?
— Ну, я бы так сильно не выражался.
— Хорошо, — кивнул Холден. — Попробую разобраться. Почему остальные тебя не видят?
— Не знаю, есть ли у нас время на такие разговоры, но… — Миллер снял свою шляпу и почесал в затылке. — Так вот, у тебя в мозгу сто миллиардов клеток и около пятисот триллионов синапсов.
— Хочешь проверить?
— Не вредничай, — небрежно бросил Миллер и снова напялил шляпу. — Так вот, вся эта дрянь — индивидуальной выделки. Нет двух одинаковых мозгов. Представляешь, какие мощности нужны, чтобы смоделировать хотя бы один человеческий мозг? Собери вместе все компьютеры — не справятся, даже если и не будут углубляться в содержимое каждой клетки.
— Ну и?..
— А теперь представь эти синапсы кнопками на клавиатуре. Пятьсот триллионов кнопок. Скажем, если мозг что-то видит и обдумывает. Мысль «вот цветок» нажимает пару миллиардов кнопочек в совершенно определенной последовательности. Причем то, что я сказал, — еще страшное упрощение. Это ведь не просто цветок, с ним связана уйма ассоциаций. Запахи, ощущение стебля в пальцах, букет, однажды принесенный тобой мамочке или подаренный девушке… Цветок, на который ты случайно наступил и пожалел о нем. А жалость выводит к уйме новых ассоциаций.
— Дошло, — примирительно поднял руки Холден. — Все сложно.
— А теперь представь, что тебе нужно нажать те самые кнопочки, чтобы заставить мозг думать о конкретном человеке, услышать голос, вспомнить, какую одежду он носил, чем пахнул и как снимал шляпу, когда чесал в затылке.
— Постой, — насторожился Холден, — так у меня в мозгу орудует протомолекула?
— Не совсем. Может, ты заметил, что я не в локалке.
— Это что за чертовщина?
— Ну, — взмолился Миллер, — можно ли объяснить обезьяне устройство микроволновки?
— Эту метафору я никогда вслух не выговаривал. Если ты не намерен пугать меня до чертиков, попробуй что-нибудь другое.
— А, да. Прямо сейчас, ради того, чтобы мы могли притвориться, будто я здесь, рядом с тобой, задействован самый сложный в Солнечной системе симулятор. Чтобы смоделировать подходящие реакции. Чтобы ты, черт тебя побери, сделал то, чего я от тебя добиваюсь.
— И что же это?
— Коснись той большой штуковины в центре.
Холден снова взглянул на конструкцию, ощутил исходящее от нее почти осязаемое давление.
— Зачем?
— Затем, — тоном взрослого, поучающего глупого ребенка, ответил Миллер, — что здесь все закрыто. Чтобы установить удаленную связь, нужен уровень авторизации, которого у меня нет.
— А у меня есть?
— Тебе не нужна удаленная связь, ты и так здесь. Материально. В некоторых отношениях это очень важно.