Врата ада

Долгое время меня называли просто Филиппо Скальфаро. Сегодня я вернул себе свое настоящее имя, и теперь меня зовут Филиппо Скальфаро Де Ниттис. Сегодня утром на рассвете я стал старше отца. Я стою на кухне, лицом к окну. Поставил кофейник на газовую плиту. Живот болит. По-другому и быть не могло. Впереди трудный день. Я готовлю себе очень крепкий, горький кофе, надо продержаться до вечера. Кофе поможет. Когда кофе наконец закипает, из аэропорта Каподикино взлетает самолет, сотрясая воздух. Я вижу, как он летит над городом. Огромное плоское металлическое брюхо. В какой-то момент я думаю, что он может рухнуть вниз, на людей, но нет, превозмогая собственную тяжесть, он устремляется вдаль. Выключаю плиту. Ополаскиваю лицо водой. Отец. Я думаю о нем. Сегодня его день. Отец — его лицо я почти не помню. И голос тоже. Иногда в памяти вдруг всплывают его слова, обращенные ко мне, — но правда ли он их говорил или я сочинил их сам, чтобы заполнить пустоту, которую он оставил после себя? На самом деле, только разглядывая себя в зеркале, я могу хоть что-то узнать о нем. Ведь я должен быть на него похож, ну хотя бы разрезом глаз или формой скул. С сегодняшнего дня я буду видеть то лицо, которое у него могло быть сегодня, доживи он до этого

дня. Отец, он со мной. Утром, на заре, он вскарабкался мне на плечи, словно ребенок. Теперь он рассчитывает на меня. Все случится сегодня. Я так давно готовился к этому дню.

Я неторопливо прихлебываю еще дымящийся кофе. И ничего не боюсь. Я вернулся из преисподней. Я пережил невозможное. Только по ночам во сне на меня нападает страх. По ночам я вновь слышу вопли гарпий и душераздирающие стоны. Чувствую тошнотворный запах серы. Души умерших окружают меня. По ночам я вновь становлюсь ребенком и молю о пощаде. По ночам я дрожу всем телом и зову отца. Кричу, всхлипываю, плачу. Любой другой счел бы это за ночной кошмар, но я-то знаю, что это не так. Я бы не испугался ни снов, ни видений. Я точно знаю, что все это правда. Я вернулся оттуда. Я видел это собственными глазами. И кроме этого ничего не боюсь.

Стены дома больше не содрогаются от шума реактивных двигателей. В небе остается только узкая белая полоска. Я решил побриться сегодня утром, потом передумал. Хотя нет, надо все же это сделать. Сегодня щетина мне ни к чему, я хочу выглядеть как можно более юным. Если есть хоть один шанс, что он меня узнает, я не могу упустить его. Вода из крана идет грязная. Желтоватая. Сегодня день моего торжества. Я возьму с собой отца. Я созрел для мести. Я готов. Пусть сегодня вечером прольется кровь. Так надо. Я надеваю рубашку, скрывая и от себя самого свою худобу. Неаполь просыпается медленно. Только рабы встают в такую рань. Я хорошо знаю это время. Именно сейчас тени, что бродят вокруг центрального вокзала, высматривают местечко, куда спрятать свои картонные подстилки.

Я поеду в центр. С безмятежным лицом. И войду в ресторан через служебный вход, как и каждое утро уже два года. В ресторан «Берсальера». На улице Партенопе будет пустынно. Ни одного такси, ни одного мотороллера. В порту Санта-Лючия у причала будут плескаться лодки. Большие гостиницы, что напротив моря, покажутся мне безмолвными, как величественные спящие слоны. За весь день до вечера я ничем не выдам себя. Кофе, который я выпил утром, поможет мне продержаться. По части кофе я — ас. И потому в семь вечера меня выпускают в зал. Я бросаю мыть посуду и выхожу из кухни с ее баками грязной воды в зал, к кофеварке. И принимаюсь варить кофе. Не обслуживаю посетителей, не принимаю заказы, не разношу еду. Большинство клиентов даже не видят меня. Я колдую над кофе. Вообще-то в Неаполе я уже стал знаменитостью. У меня есть своя клиентура, они приходят в ресторан ради меня. Сегодня вечером я выйду в зал и стану улыбаться в ожидании, когда наступит час мести.

Я закрываю дверь квартиры. Больше я сюда не вернусь. Ничего с собой не беру. Только ключи от машины. Чувствую себя сильным. Я вернулся из страны мертвецов. Я помню, каково там, у меня перед глазами все ужасы апокалипсиса. Сегодня мне предстоит возродиться. Сегодня великий день. Закрываю дверь. Погода прекрасная. Самолеты будут вновь и вновь сотрясать стены домов в квартале Секондильяно. Все они летят к морю, проносясь прямо над крышами. Я займу свое место в ресторане «Берсальера» и буду ждать. Надеюсь, он придет. Я спокоен. Живот больше не болит. Иду быстро. Отныне меня сопровождает отец. Сегодня я вернул себе его имя, и теперь меня зовут Филиппо Скальфаро Де Ниттис.

Главное — сохранять полное спокойствие. Тихонько делать свое дело и не привлекать к себе внимания. Не выдать себя ни мимикой, ни жестом. Не возбуждаться, не обливаться потом. Я гляжу на него украдкой, постоянно, но не могу разглядеть его так, как мне бы хотелось. Я был уверен, что он придет в ресторан сегодня вечером. Он педантичен, как стенные часы. По четвергам вечером он обязательно ужинает здесь. Иногда появляется с какой-нибудь девицей, которая весь вечер или гогочет, словно гусыня, или молчит, изображая из себя кинозвезду. Но случается, он ужинает один и торопится, едва заплатив, вернуться в гостиницу, где его поджидают подружки. Сегодня вечером он пришел один. Я видел, как он вошел, всем своим видом демонстрируя, что везде чувствует себя как дома, и ни секунды не сомневается, что его обслужат со всем рвением и расторопностью. Он ждет, когда с него снимут пальто. Ждет, когда придвинут стул, и лишь потом садится. На него устремляются любопытные взгляды окружающих, люди недоумевают, кто же он такой и почему все так стремятся ему услужить, хотя ничто в его лице, одежде или манерах не выдает в нем важную персону. Как же он любит быть в центре внимания.

Терпение мое вознаграждено. Я долго оставался на кухне и все ждал, когда шеф наконец позовет меня к кофеварке. Ожидание тянулось бесконечно. Мне все казалось, что я вытираю одну и ту же чашку, вынимаю одну и ту же тарелку из одной и той же посудомоечной машины. Но когда первые посетители перешли к десерту, шеф резко окликнул меня, вызывая в зал. Я вытер руки тряпкой, думая о том, что теперь только от меня зависит, как пройдет этот вечер и чем он закончится. Сняв белый фартук, я занял место за стойкой с кофеваркой. Двое американцев с восьмого столика заказали капуччино к пасте. Официант передал мне заказ, скривившись: капуччино к пасте — какое кощунство. Я медленно-медленно варю капуччино — и все смотрю в зал, на него. Большой зал со стеклянной крышей постепенно заполняется гулом голосов. В голове куча мала из сменяющих друг друга блюд. Официанты бойко снуют между столиками, скользя по плиточному полу. Они пролетают мимо меня, не глядя, с озабоченным видом, иногда сквозь зубы отдавая мне распоряжения. Кофе на седьмой. Смотрю на свои руки, не дрожат ли они, но нет, мой организм спокоен. Конечно, я бледнее, чем обычно, но кого это заботит? Опять стреляющая боль в животе, старая рана дает о себе знать. Ко мне подходит шеф. Неторопливо. Говорит, что восемнадцатый хочет меня видеть. Я поднимаю голову. За восемнадцатым сидит ingegnere [1] . Я знаю, в чем дело. Ingegnere — наш завсегдатай. Он кончил есть и теперь рассчитывает на мои таланты. Подхожу к столику. Ingegnere мне улыбается. Говорит, что прекрасно

поужинал и теперь хотел бы выпить маленькую чашечку кофе, только кофе настоящего, а не пресного без кофеина, и хотя ночью он должен обязательно выспаться, но кофе без кофеина — это не кофе. Спрашивает меня, не могу ли я ему помочь. Я киваю. Он мне подмигивает. Я все могу. Он это знает. Я возвращаюсь к кофеварке. По части кофе мне нет равных. Потому я и работаю здесь. Иначе такой мелкой сошке, как я, никогда не получить места в этом ресторане. Никто в Неаполе не умеет варить кофе, как я. Меня научил этому отец. Мой второй отец — Гарибальдо Скальфаро. А он это искусство унаследовал от дяди. Я умею варить кофе на любой вкус и на все случаи жизни. Хлесткий, как пощечина, — чтобы легко проснуться утром. Мягкий и нежный — от головной боли. Сливочный — сладострастный. Крепкий и терпкий — прогоняющий сон. Кофе-ожидание. Кофе-провокатор. Я колдую, как алхимик. Добавляю пряности, которые не распознать на вкус, но эффект очевиден. Ingegnere за восемнадцатым столиком будет хорошо спать сегодня ночью и проснется утром без тяжести в голове. Я улыбаюсь. Шефу не терпится разрекламировать мои таланты. Он заказал отпечатать новые меню с дополнением: «Волшебный кофе от Берсальера. Для нас нет ничего невозможного. Исполнение заветных желаний…» Ну и, конечно, под этим предлогом уже поднял цены. Надеется на приток новых клиентов. Я улыбаюсь. Ничего такого не будет. Сегодня вечером я приготовлю кофе в последний раз — для того, за кем я так пристально слежу — для Тото Кулаччо. И когда шефу привезут новенькие блестящие меню, я буду далеко, и ему придется их выбросить, осыпая меня проклятиями.

Тото Кулаччо, с которого я больше не свожу глаз, доедает своих жареных кальмаров. Он весь вымазался пастой по-аматричански. Как всегда. У него дрожит рука, и он с трудом удерживает вилку. Какая удача, что он дожил до сегодняшнего вечера. Тото Кулаччо. Его можно принять за почтового служащего на пенсии. Он облысел, пальцы у него распухли. Но я-то знаю, на что он способен. Я знаю, почему он повсюду чувствует себя как дома и почему машет мне рукой с раздраженным видом хозяина: это не клиент подзывает официанта, это команда собаке — к ноге!

Я бросаю тряпку за стойку. Подхожу. Он знаком велит мне наклониться и своим гнусным голосом шепчет на ухо, что вечер еще не закончен, его поджидают две шикарные дорогие красотки, но силы уже не те, особенно после такого плотного ужина. И теперь он надеется на меня, просит сделать ему маленькую чашечку кофе, чтобы не оплошать. Он не ждет от меня ответа. Знает, что я могу это сделать. Я возвращаюсь к кофеварке. Напряженный, как струна. Меня прошибает пот. Кровь стучит в висках. Я весь мокрый. Спазмы в животе. Словно я вновь истекаю кровью. Только бы выдержать. Чувствую себя ребенком, скрючившимся на мостовой. Слышу удаляющийся голос отца. Я должен взять себя в руки. Не допустить, чтобы мной овладели видения и страхи. Все случится сегодня вечером. Сейчас. Через несколько секунд. Отец в нетерпении. Он зовет меня. Кофе налит в чашку. Я ничего в него не добавил. Это и не нужно. Кофе самый обычный, но Тото Кулаччо все равно не выпьет его. Я ставлю чашку с блюдцем на поднос. Туда же кладу и нож. Иду к Тото Кулаччо. Жарко. Чуть не смахнул графин с водой, проходя мимо одного из столиков. Живот болит. Я подхожу к нему все ближе и ближе. Пока он не понял, что я стою у него за спиной, громко называю его по имени: «Тото Кулаччо», и он вздрагивает. Люди за соседними столиками притихли, не понимают, почему я стою не двигаясь и бледный как смерть. Он обернулся и злобно смотрит на меня. Я не отвожу глаза. Да, это он. Так похож на себя. И тогда я говорю ему, что меня зовут Пиппо Де Ниттис, и это звучит странно. Все присутствующие меня слышали. Я так громко назвал свое имя, что люди оборачиваются на меня. Сейчас он спросит меня, как я осмелился назвать его по имени и на кой черт ему сдалось мое. Но я его опережаю. Роняю на пол поднос с чашкой кофе и стаканом с водой — они разбиваются вдребезги у моих ног — и ударяю его ножом прямо в живот. Крики вокруг. Оцепенение. Люди потрясены, застыли, открыв рот. Хорошо, что они молчат. Пусть все смотрят на меня. И пусть потом расскажут, что видели. Я рассчитал силу удара, пырнул его именно так, как хотел. Не убил на месте. Хочу, чтобы ему было больно, чтобы он стонал и плакал. Вспарывать живот я не собирался. Теперь надо спешить. Встаю позади Кулаччо и приставляю нож к горлу. Сейчас события начнут развиваться стремительно. Живот больше не болит. Я все слышу. Все вижу. Женщины так и не опомнились. Мужчины не смеют встать, так им страшно. Кулаччо начинает выть от боли. На его рубашке уже проступила кровь. Легким нажатием на нож я заставляю его встать. Он подчиняется, превозмогая боль в животе. Веду его к выходу, опрокидывая пару столиков. Мы доходим до входной двери. Никто и не пытается нас остановить. Кулаччо скулит, как собака. Я знаю, что он чувствует. Я тоже скулил, как он, много лет назад, корчась от боли, не в силах вздохнуть. Я был совсем маленьким. Все это он забыл. Ну и ладно. У него будет время, чтобы вспомнить. Выходим из ресторана. Свежий морской воздух еще больше возбуждает меня. Безмолвие причала нарушают только его стоны. Машина ждет. Труднее всего подняться по ступенькам на улицу Партенопе. При каждом усилии он стонет от боли. Этот раненый кит еле удерживается на ногах. Кулаччо рыдает и о чем-то молит, только я не обращаю внимания на его стоны. Удар был нанесен безупречно. Он способен передвигаться. Сознания не потерял. Мы уже у машины. Приказываю ему открыть дверь. Швыряю его на переднее сиденье. Он съеживается, как слизняк, который может наконец лизать свои раны. Плачет, держась за живот. Сиденье уже залито его кровью. Я быстро обхожу машину, все еще держа нож в руке. Моя очередь хлопнуть дверцей. Сажусь рядом с ним. Прекрасная ночь, влажная и тихая. Я доволен. Время у нас есть.

Маттео Де Ниттис пошел еще быстрее. Малышу Пиппо было трудно поспевать за ним, но он не решался ничего сказать. Отец держал его за руку и дергал каждый раз, когда мальчик начинал отставать. Они опаздывали уже на полчаса, и Маттео прикинул, что идти еще минут десять. На улице Нолана они протиснулись через толпу зевак, теснившихся у передвижных лотков. Порой Маттео просто расталкивал покупателей, даже не извиняясь. Он ругался, стиснув зубы, проклиная топчущихся на одном месте людей, бесконечные улицы, этот так плохо начавшийся день.