Врата Анубиса

Пауэрс Тим

Джеки почувствовала внезапную слабость:

– Пять минут назад?

«Теперь Джо может быть в полумиле отсюда, – подумала она, – в любом направлении, и я никогда не получу достаточно хорошее описание Кенни, чтобы быть полностью уверенной, что это он, даже если я его и найду. И даже если бы я была уверена и нашла его, я не могу застрелить его просто потому, что я почти уверена, что Кенни был застрелен в своей собственной постели и что его тело в настоящий момент занято Джо – Песьей Мордой. Я должна сначала как-нибудь это выяснить, как-нибудь заставить его выдать себя. Возможно, однажды я смогу убить его почти наверняка, но только не сейчас – не сразу после

того, как я почти продырявила бедного старину Дойля».

Ну что же, сейчас у нее хотя бы есть точное описание Кенни – маленького роста, толстый, волосы рыжие. А теперь пора уходить отсюда. «Ладно, теперь я знаю, как будет выглядеть Джо – Песья Морда следующую неделю или две».

Если судить по тем местам, где «обезьяна» имеет тенденцию появляться, то, видимо, Джо – Песья Морда предпочитает Ист-Энд, возможно, потому, что там исчезновением людей никого не удивишь, и в этом районе проще уйти от преследования, затерявшись среди многочисленных переулков, дворов, тупиков и мостиков между крышами в трущобах. Да и любую неправдоподобную историю, случившуюся в Ист-Энде, вряд ли кто-нибудь воспримет всерьез, ведь почти все, что выходит за рамки обычного, здесь проще всего объяснить пьянством, употреблением опиума или сумасшествием. Как бы то ни было, следующие пару недель надо обследовать дешевые меблирашки в районе Уайтчепель и Гудмен-филдс и спрашивать низенького, толстого, рыжеватого молодого человека, у которого нет близких друзей. Он немного простоват и говорит о бессмертии с каждым, кто захочет его слушать. И скорей всего ему регулярно приходится брить лоб и руки, ведь тело Кенни начало обрастать шерстью сразу же, как в него переселился Джо – Песья Морда.

«А интересно все-таки, что он такое, – думала Джеки, – и откуда он пришел?» От этих мыслей ее пробрала дрожь, и она понуро побрела в восточном направлении к знакомому пабу, где она могла бы спокойно посидеть немного, заказав двойную порцию бренди. Это был ближайший паб, куда могла забрести ее добыча, и ей живо вспомнился рассказ отца Кенни. Она ведь точно так же, как и он, расправилась с покинутым телом Джо – Песьей Морды. И это тоже истекало кровью. Кровь сочилась изо рта. Это всегда так происходит с покинутыми телами? И если да, то почему?

Она остановилась, внезапно побледнев. Ну да, конечно же, всегда! Старина Джо не желает, чтобы новый постоялец его покинутого тела мог что-нибудь сказать прежде, чем яд убьет его. Перед тем как… выйти из тела, он должен вдобавок к смертельной дозе яда вырвать язык… ну, или сделать что-то в этом роде, чтобы новый владелец точно не мог говорить.

Джеки, которая читала и восхищалась Мэри Уоллстон-крафт, а значит, презирала в женщинах любое проявление беспомощности, вдруг поняла, что вот-вот упадет в обморок.

* * *

Кофейня «Джамайка» закрывалась в пять часов, и Дойль очутился на тротуаре у входа, причем выпроводили его не слишком вежливо. Он бесцельно побрел по переулку и некоторое время постоял на тротуаре Треднидл-стрит, отсутствующе разглядывая фасад Английского Банка и толпу на улице. В руке он сжимал исписанные листки.

Эшблес так и не появился.

Сотни раз за этот длинный день Дойль мысленно просматривал исторические источники, на которых основывалась его уверенность, что Эшблес обязательно придет: в биографии Бейли совершенно однозначно говорилось, что это была кофейня «Джамайка», десять тридцать утра, вторник, одиннадцатое сентября 1810 года. Ну разумеется, биография Бейли основывалась на воспоминаниях самого Эшблеса через много лет. Но Эшблес представил поэму на рассмотрение в «Курьер» в первых числах сентября, и Дойль не только читал об этом, но на самом деле держал в руках сопроводительное письмо в «Курьер».

«Я написал „Двенадцать Часов Тьмы“ во вторник, одиннадцатого прошлого месяца, – писал Эшблес, – в кофейне „Джамайка“ близ Биржи, и основная тема поэмы навеяна моим недавним долгим путешествием…» Да будь оно все проклято! Эшблес вполне мог перепутать дату через десять или двадцать лет, но едва ли мог ошибиться меньше чем через месяц! И особенно, если он столь точно указывает день недели и число.

Низенький, толстый, рыжий парень уставился на него с угла у Королевской Биржи, и Дойль, уже наученный проявлять осторожность в отношении незнакомцев, целеустремленно направился к Лондонскому мосту и дальше – через реку к Казиаку.

Мог ли Эшблес намеренно лгать? Но зачем бы он стал это делать? Дойль украдкой посмотрел назад, но рыжий парень вроде бы за ним не увязался. «Тебе лучше расслабиться, – сказал он себе, – стоит кому-нибудь на тебя посмотреть, как ты уже думаешь, что это агенты Хорребина». Ну ладно, подытожил он свои размышления, остается только ждать, что будет дальше.

Полагаю, что следующее достоверное событие в хронологии Эшблеса, это когда он видел, как застрелили одну из Танцующих Обезьян в Биржевом переулке, в кофейне, в субботу, двадцать первого этого месяца. Но я не могу ждать полторы недели. За это время моя пневмония зайдет слишком далеко. Боюсь, что даже медицина двадцатого века уже ничего не сможет сделать.

Я должен – Боже, помоги мне! – должен искать подход к доктору Ромени, От одной только мысли о докторе Ромени ему стало совсем плохо. Может быть, если я… ну, не знаю… если я подвешу на шею пистолет на ремне, и буду держать палец на спусковом крючке, и скажу ему: «Мы договоримся об условиях сделки, или я разнесу себе голову, и ты уже никогда не узнаешь то, что хочешь узнать…» Рискнет ли он проверить, блеф это или нет? И рискну ли я так блефовать?

Он миновал узкую улочку Элдгейт и увидел, как кто-то, насвистывая, прошел по шаткому мостику между крышами. Дойль замедлил шаг и прислушался. Знакомый мотив, и такой грустный и ностальгический, словно специально выбран как музыкальное сопровождение его вечерней одинокой прогулке. Черт возьми, что же это за песня? Что-то очень знакомое, отсутствующе размышлял он, продолжая идти. Это не «Green sleeves», и не «Londonderry Air»…

Iн застыл, вытаращив глаза от такого потрясения. Это «Yesterday», песня «Битлзг», Джона Леннона и Пола Маккартни.

Мгновение он просто стоял, не с силах сдвинуться с места, ошеломленный, как Робинзон Крузо, увидевший на песке человечьи следы.

Потом побежал назад.

– Эй! – вопил он, оказавшись под маленьким мостиком, хотя на мостике сейчас никого не было. – Эй, вернись! Я тоже из двадцатого века!

Прохожие смотрели на него как на сумасшедшего, но на уровне крыш никто не показался. Чертыхнувшись, Дойль отчаянно заорал:

– Кока-кола, Клинт Иствуд, кадиллак!

Он вбежал в здание и, спотыкаясь, на ощупь, стал подниматься по темной лестнице. Ему даже удалось найти открытую дверь на крышу, но там уже никого не было. Он прошел по мостику и дальше вниз по лестнице другого дома. Дойль запыхался, но упорно напевал «Yesterday» так громко, как только мог. Он выкрикивал строчки песни, заглядывая во все коридоры, но это не вызвало никакой ответной реакции, если не считать, конечно, вполне оправданного недовольства жильцов. Никто не знал, что это за песня.