Врата судьбы
Шрифт:
Дамарис, еще не оправившейся от тяжести утраты, постигло новое горе: над ее дорогим дядей, единственным ее другом, нависла страшная опасность. Ее больно ранила, терзала мысль, что она может спасти сэра Джона, лишь принеся себя в жертву.
Девушка поднялась и некоторое время, стоя у окна, стискивала руками голову, словно пыталась оживить оцепеневший мозг. Не все ли равно теперь, что уготавливает ей судьба? Она спасет сэра Джона любой ценой — даже ценой своего брака с Понсфортом. Пожалуй, на это стоит потратить отныне бесполезную, лишенную смысла жизнь.
Когда Дамарис пошла искать сэра Джона, ее ноги будто свинцом налились. Он все еще сидел за столом в кабинете, низко опустив голову, словно в ожидании неминуемого удара карающего меча. Сэр Джон поднял взгляд. Его посеревшее лицо, мука, затаившаяся в потускневших, обычно таких веселых и ясных глазах, укрепили Дамарис в решении принести себя в жертву ради благого дела. Она подошла к дяде, обняла его за плечи, прижалась к нему мягкой теплой щекой.
— Отец, дорогой! — прошептала она. Никогда раньше она не называла сэра Джона отцом, и потому нынешнее обращение прозвучало особенно нежно. — Отец, дорогой, вы обеспокоены. Я пришла помочь вам, если вы не отвергнете мою помощь...
— Я... я обеспокоен? — произнес он срывающимся голосом, тщетно стараясь придать себе бравый вид. — Нет, нет, о каком беспокойстве может идти речь?
— Вы обеспокоены сообщением, с которым явился лорд Понсфорт. Вот видите, мне все известно.
— Кто тебе рассказал? — проворчал сэр Джон. — Ты виделась с Понсфортом? Это он предложил тебе постыдную сделку?
— Нет, — Дамарис покачала головой, — он виделся с Эвелин.
— И открыл ей все, чтобы она передала тебе? — голос его дрожал от негодования.
— Отец, дорогой, не сердитесь на нее! — Дамарис еще теснее прижалась к нему щекой. — Эвелин — ребенок. Ей и в голову не пришло, что милорд Понсфорт использовал ее в своих корыстных интересах. Мне кажется, она и сейчас не осознает в полной мере, какая опасность вам угрожает.
— Разумеется, — сэр Джон горько усмехнулся. — Как сказано: «Родил кто глупого — себе на горе, и отец глупого не порадуется» [Книга Притчей Соломоновых, 17:21]. — Сэр Джон сейчас думал о том, что его дочь, знающая про нависшую над ним смертельную угрозу, не тревожится, в каком он сейчас состоянии. Эвелин не пришла к нему, не утешила хотя бы проявлением дочерней привязанности. Она предоставила это Дамарис, готовой пожертвовать собой ради его спасения. Тяжелое предчувствие не обмануло сэра Джона: он сразу понял, о какой помощи идет речь.
Дамарис, вероятно, права. У легкомысленной, безответственной девчонки, его дочери, не хватает ума оценить его положение. Сэр Джон тяжело вздохнул: и все-таки она его дитя — его и глупой леди Кинастон, его жены, и он не вправе сетовать.
— Не горюй, дорогая Дамарис! — молвил он наконец. — Твое сочувствие ободрило меня, придало мне сил. Теперь я понимаю: еще не все потеряно.
— Ничего не потеряно, — подхватила Дамарис, — ничего не потеряно, пока в наших силах выкупить вас!
— Я не о том! — прогремел, как бывало, его голос. — Я запрещаю тебе даже упоминать о выкупе, слышишь меня, девочка? — Он высвободился из объятий Дамарис, чтобы лучше видеть выражение ее лица. Потом добавил ласково, сразу смягчившись: — Как ты добра, Дамарис, как благородна! Я счастлив, я горд, что ты любишь меня, дорогая! Но про жертву забудь!
— От меня осталась одна оболочка, — задумчиво и грустно сказала Дамарис, и глаза ее засветились еще большей решимостью. — Та, что звалась Дамарис Холлинстоун, погибла в Тайберне неделю тому назад. То малое, что от нее осталось, принадлежит вам. Что в ней, в этой оболочке? Пусть она достанется лорду Понсфорту, ничего другого ему и не требуется. Впрочем, и она ему не нужна. Наследство — вот чего он алчет. А разве не лучшее для него применение — выкуп самого дорогого мне человека? Отец, не отказывайте мне в такой малости! Вы же чувствуете, с какой радостью я...
— Нет! — снова возвысил голос сэр Джон, стукнув кулаком по столу. — Об этом не может быть и речи! Я бы не пошел на сделку с ними, четвертуй они меня заживо! Ты хочешь, чтобы я стал негодяем? Неужто ты или другая чистая душа сохранили бы ко мне уважение, дай я согласие на такую бесчестную сделку? — Сэр Джон решительно взмахнул рукой, как бы отметая все возражения. — Чему быть, того не миновать. Я уже стар, и мне в любом случае не так уж много осталось дней. Правительству — увы! — придется довольствоваться малым. А выкуп, который ты предлагаешь, абсурдно, непомерно велик!
— Значит, вы думаете только о себе?
Сэр Джон удивленно поднял брови:
— Моя дорогая, сдается мне, что я думаю и о тебе.
— Но у других домочадцев больше прав на вашу заботу, чем у меня.
Лицо сэра Джона судорожно передернулось, он на мгновение смолк, но потом продолжил разговор в том же тоне:
— Я бы поступил низко, оплатив их жизнь в довольстве и богатстве тобою.
Но Дамарис не дрогнула, не сдалась:
— Повторяю: я всего лишь оболочка. Вы мне не верите?
— О Боже! — простонал сэр Джон и на миг безвольно обмяк, но тут же взял себя в руки. — Ни слова больше, дитя мое! — произнес он безоговорочно. — Если ты меня любишь, не заводи больше разговора об этом, я не буду тебя слушать. И не считай меня бесчувственным, не способным оценить благородство, величие твоей души, моя славная Дамарис! — Сэр Джон поднялся, обнял девушку и нежно поцеловал. — Я благодарю тебя от всей души. Сегодня ты доставила мне утешение и радость, какой я еще никогда в жизни не испытывал. До конца дней своих я буду благодарить Господа за сокровище твоей любви.
— Отец, дорогой!
Сэр Джон заметил слезы на глазах Дамарис.
— Не будем больше говорить об этом, — мягко сказал он. — Уже все сказано. Тебе не удастся заставить меня согласиться на сделку, даже если ты по доброй воле готова пойти на жертву, даже если ты в своем глупом благородстве сама найдешь этого пса Понсфорта и скажешь ему, что заплатишь назначенную цену. Все равно я не дам разрешения на брак, воспользуюсь своим правом опекуна, которым меня назначил твой отец. Так бы поступил любой, кто верует в Бога и верует в честь.