Врата судьбы
Шрифт:
— Она... опечалилась?
— Опечалилась, говоришь? Да она чуть не умерла! Новость о том, что ты жив, будет ей самым лучшим лекарством. Снова розы зацветут на ее щечках, снова заискрятся глаза. А еще, — сэр Джон запнулся, потрясенный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, — радостная весть устранит опасность жертвы, которую она задумала принести.
— Жертвы? Какой жертвы?
Сэр Джон спохватился, что не проявил должной осторожности, но отступать было поздно, и он волей-неволей поведал капитану Гейнору свои беды. Сэр Джон облегчил душу, и в ней затеплилась надежда: молодому находчивому человеку найти выход из положения легче, чем ему, потрясенному нависшей над ним угрозой.
Капитан выслушал его молча, с непроницаемым выражением лица и лишь раз кивнул, когда баронет упомянул о подлой ловушке, подстроенной ему Понсфортом. Когда сэр Джон закончил свой рассказ, капитан поднялся и медленно прошелся по комнате — от двери к окну и обратно, заложив руки за спину и задумчиво наклонив голову. Он был глубоко тронут благородством Дамарис, решившей принести себя в жертву, и не меньшим благородством сэра Джона, решительно отвергавшего ее жертву.
— Ныне, — сказал в заключение сэр Джон, — я убедил Дамарис, что она не спасет, а погубит меня, если согласится выйти замуж за злодея. А теперь Дамарис узнает о твоем чудесном, невероятном спасении, и я надеюсь на полный успех: убежден, что ее отважное самопожертвование объясняется отчаянием и безнадежностью.
— Вы... вы полагаете, что одно с другим связано? —воскликнул Гейнор, не веря своим ушам.
— Мой дорогой Гарри, если бы ты слышал, как она сказала: «Я всего лишь оболочка. Та, что звалась Дамарис Холлинстоун, погибла в Тайберне», — ты бы понял всю глубину ее отчаяния и растрогался до слез.
У капитана и впрямь слезы навернулись на глаза, когда сэр Джон повторил ее слова. Он снова зашатал по комнате, размышляя над тем, что рассказал баронет, и над заданной ему головоломкой. Наконец он остановился у окна, и его лицо просветлело.
Капитану пришел на ум план действий, разработанный им ранее и отвергнутый как слишком рискованный. План был дерзок и смел. Можно было надеяться на успех именно из-за его дерзости. Капитан откинул голову и громко рассмеялся. Баронет с испугом уставился на него.
— Полагаю, капитану Гейнору пора вернуться к жизни, — сказал он.
Сэр Джон смотрел на Гарри растерянно и недоуменно. Под его взглядом лицо капитана снова стало непроницаемым.
— Послушайте, сэр Джон, вы преувеличиваете опасность, которая вам угрожает, — сказал он. — Допустим, они арестовали вас. Но как же вам предъявят обвинение в укрывательстве государственного преступника? Для этого требуется сначала доказать, что капитан Гейнор и капитан Дженкин — одно и то же лицо.
— Чепуха! — возразил баронет. — Как только понадобится доказательство тождества, правительство сделает это без особых хлопот.
— Допустим, оно докажет, допустим, найдет свидетелей, хотя не представляю, откуда они возьмутся. Но правительству еще придется доказать, что вы знали о моих связях с якобитским движением, знали меня как агента короля в изгнании и что я не обманул вас, как обманул многих других, включая мистера Темплтона, помощника министра.
— Ах, Гарри, Гарри, все эти доводы — соломинка, за которую хватается утопающий, и ты понимаешь это не хуже меня.
— Не уверен, — сказал Гарри с улыбкой. — Но даже если ваши опасения оправданны, у меня в надежном месте припрятан плот, а он надежнее соломинки.
— Что ты имеешь в виду?
Капитан на мгновение задумался.
— Мне придется немножко потрудиться, чтобы он мог выйти в плавание. Надеюсь, завтра утром к вашему приезду все будет в порядке. Тогда я и открою вам свой секрет.
Несмотря на уговоры, сэр Джон больше не вытянул из капитана ни слова. Сэр Джон пообещал, что вернется утром и привезет с собой Дамарис, и Гарри провел ночь без сна: он и радовался встрече с Дамарис, и боялся ее.
Однако утром во вторник сэр Джон не появился. Капитан постарался придать наилучший вид своему черному камзолу, в котором его арестовали и повесили. Он заказал цветы — корзину роз и корзину белоснежных лилий, украсив комнату для такого торжественного случая. Утро ушло на приготовления к приезду гостей, день — на ожидание, вечером, пережив горькое разочарование, Гейнор все еще продолжал ждать, даже когда в доме зажгли свечи. Наконец он лег спать, утешая себя надеждой, что сэр Джон и Дамарис приедут на следующий день. Но и среда прошла в мучительном ожидании. Сэр Джон будто в воду канул.
В четверг утром, не в силах больше вынести душевного напряжения, капитан упросил профессора послать к сэру Джону своего ученика, который отвозил в свое время в Монастырскую ограду письмо профессора. На сей раз ограничились устным посланием. Вернувшись, молодой человек рассказал, что дом постигла беда: сэра Джона арестовали прямо по возвращении, в понедельник.
Услышав новость, капитан глубоко вздохнул. Вздох выражал не уныние, а скорее облегчение. Он поблагодарил посыльного, а когда тот ушел, обратился к профессору, сидевшему в комнате.
— Хочешь не хочешь, пора возвращаться к жизни, — мрачно заметил капитан. — Который час?
— А? Который час? Почти два.
— Тогда мне пора прощаться.
— Та-та! Вы хотите сказать, что уходите? Куда же вы собрались?
— Возвращаюсь к жизни.
— В вашем-то состоянии? — профессор не на шутку обеспокоился. К тому же ему не хотелось расставаться с полюбившимся ему молодым человеком. — Вы меня удивляете...
— Что же вам не правится в моем состоянии? Осмотрите меня, — попросил капитан.
Профессор спустил очки со лба на нос:
— По-моему, у вас лихорадка.
— Лихорадка ожидания, сэр, — ответил пациент. Он взял доктора за руку: — Друг мой, меня тяготит мой долг, мне хотелось бы вернуть его вам...
— Та-та!
— Вы ведь мне больше, чем друг. Надеюсь, сердечная привязанность сохранится между нами и дальше. Если вам понадобится моя помощь, только позовите. Я буду счастлив услужить вам.
— Мой дорогой сэр! Мой дорогой мальчик! Та-та! Та-та!
— Я с величайшим сожалением покидаю ваш гостеприимный дом, сэр. Но это не прощание. Мы расстаемся друзьями, и, — капитан чуть помедлил, — за мною долг.