Врата тьмы
Шрифт:
— Это так я должна бороться с Тьмой. Понимаешь, Роланд? Это не так важно, но это я должна.
— Отлично понимаю, детка. — Он взял ее руку и слегка сжал. — И ты права. Самые обычные вещи важнее всего. Это и есть то, что мы хотим сохранить.
Ребекка улыбнулась, и тепло этой улыбки обняло Роланда, как две сильные руки.
— Я знала, что ты поймешь, — ответила она. Освободила руку и пошла к двери. Снимая цепочку, она обернулась.
— Сегодня пятница, — сказала она, заметив счастливое совпадение. — А по пятницам я делаю плюшки с черникой!
И ушла.
Роланд покачал головой, закрыл дверь на цепочку и пошел в ванную. Выйдя оттуда, он остановился около кровати и посмотрел на Эвана. В полумраке алькова кожа Адепта неясно светилась. Голова его была откинута, переливающиеся волосы разметались по подушке, и обнажилась тонкая линия шеи. Почти все кровоподтеки исчезли, уродливые раны затянулись тонкими белыми шрамами. Рука с длинными пальцами лежала на животе. Другая рука откинулась в сторону, будто и во сне он старался удержать Ребекку, и сейчас рука свесилась вниз. Роланд поднял ее и осторожно положил на простыню.
«Он сейчас, почти исцеленный, кажется куда уязвимее, чем вчера с такими страшными ранами».
Роланд ощутил наплыв чувств и попытался найти им определение. Это не было желание, хотя он теперь уже не мог — и не хотел — отрицать его тепло. Это не была жалость, хотя и она имела место. Неделю назад Роланд чувствовал, куда это может привести, и не шел дальше. Неделю назад он был другим человеком.
Роланд вышел из алькова.
«Это любовь».
Не к Эвану, если разобраться. Но к тому, чем был Эван. К тому, на что согласился Эван. На страдание и возможную гибель, чтобы мир, не его мир, не попал во власть Тьмы.
Чувствуя, что больше ему не уснуть, Роланд взял Терпеливую, сел на табуретку и начал играть, чтобы дать выход чувствам. Слова сами приходили к нему, и он позволил им свободно изливаться. Когда он допел, розовый свет зари уже давно сменился ярким солнцем летнего дня. Да, он нашел свою главную песню.
И никогда не буду больше я свободен.Ты — в музыке моей,А музыка во мне.Это был отрывок из его старой песни, одной из тех, про которые Ребекка сказала, что «они неполные». И вдруг слова обрели новый смысл.
Роланд встал, потянулся и вдруг понял, что играл перед публикой. Но его слушатели слишком быстро исчезли с последним аккордом, чтобы их можно было УВИДЕТЬ. Лишь краем глаза он сумел уловить это стремительное движение и почувствовал, что песня им понравилась. Роланд глянул на часы. Девять сорок пять? Он играл четыре часа?
«О Господи! Время и вправду летит незаметно, когда играешь… когда играешь… когда играешь так, как я сейчас».
Но от четырех часов неподвижности у него даже ноги не затекли. Чувствовал он себя отлично. Только во рту так пересохло, что язык прилипал. К счастью, Роланд вспомнил, что в кармане у него полпачки жевательной резинки без сахара. Только в каком кармане? Два медиатора, рецепт из «Доминиона», шестьдесят два цента, письмо из Тулзы… А, вот она! Со вздохом облегчения Роланд сунул резинку в рот. Теперь можно продержаться до первой чашки кофе.
Медиаторы, рецепт и монетки он засунул обратно в карманы и посмотрел на письмо внимательнее. Оно было неожиданно тонким, — ведь их ежемесячная корреспонденция бывала обычно потолще, — но он надеялся, что ничего плохого не случилось. Глянув в сторону алькова и убедившись, что Эван еще спит, Роланд снова сел и открыл конверт.
Там было два листка. На первом одна фраза: «Не знаю почему, но думаю, что тебе это может пригодиться». На втором написанные от руки прыгающие ноты — очевидно, писали в спешке. Мелодия, гармония, аккорды — все было. И стихи…
Роланд прислонил лист к чайнику и снова достал гитару. Напевая себе под нос, он медленно прошелся по аккордам. Это было нетрудно — ре-мажор, ре-минор, до-мажор, ре-минор, но потребовалось время, чтобы объединить их в странную мелодию. Наконец Роланд кивнул и начал сначала, на этот раз напевая со словами.
Ветра четыре, огонь и земля,Влага и воздух, зову вас, моля.Пусть зов мой услышат с высокого тронаДе…— Роланд!
Столько силы было в этом возгласе, что Роланд вскочил и обернулся.
— Роланд, где ты взял эту песню? — В дверях спальни, сверкая глазами, стоял со всклокоченными волосами Адепт Света. Он учащенно дышал.
— Прислала подруга, — ответил Роланд, стараясь говорить спокойным голосом. Он опасался, что столь неадекватная реакция Эвана — следствие полученных ранений. — А что?
— Да это же ответ! Не понимаешь? Это же вызов Богини!
— Вызов Богини? — недоверчиво начал Роланд и замолчал. Он не так уж много читал — прав был дядя Тони, но помнил из курса сравнительной мифологии, что еще до олимпийских богов люди почитали какую-то богиню. — Ладно, пусть будет вызов Богини.
Однако это звучало странно, хотя в последнее время к странностям было не привыкать.
И тут всплыло другое воспоминание. Голос миссис Рут.
«Этот мир — буферная зона между Тьмой и Светом. Когда в нем зародилась жизнь, вокруг него воздвигли барьеры».
Роланд вытащил рецепт из «Доминиона» и повернул другой стороной.
«Кто воздвиг барьеры?»
Он молча передал бумажку Эвану, готовый поспорить, что знает ответ.
— Какой же я идиот! — воскликнул Адепт, сначала прочитав записку миссис Рут, а потом пробежав слова песни. В его голосе слышалось ликование. — Мы можем его остановить!
Рассмеявшись с облегчением, Эван сгреб Роланда за плечи и сжал в объятиях.
— А теперь, — Эван отпустил Роланда и взмахнул рукой, — мы…
— Хм, Эван… — Роланд сглотнул слюну. Прикосновение тела Эвана не давало ему собраться с мыслями. — Ты бы все-таки сначала хоть что-то на себя надел…
Эван посмотрел на себя, потом на Роланда.
— Извини, — сказал он и исчез в алькове.
«Не очень-то ты смутился, — подумал Роланд, не в силах стереть со своего лица глупую улыбку. — Ладно, сначала спасем мир. А потом подумаем… обо всем остальном».